Увлеченный
Коломенкин рос в провинции — в Воронежской губернии. А какие тогда были коньки? Трехгранные деревянные бруски — одно из ребер у каждого срезано, закруглено спереди и подбито неширокой железной полоской. В колодке отверстия для ремней или веревок, ими конек и крепился к подошве обуви. На таких, с позволения сказать, «коньках» удобнее всего было бегать по плотному снегу. А о таких, чтобы были наглухо привинчены к подошвам, да чтобы на них можно было мчать по льду, мальчишка мог только мечтать. Вот он и мечтал. Было ему лет 7—8, когда мать привезла аж из самой Москвы пару замечательных коньков — с медной подошвой и никелированным полозом. На ночь он клал их под подушку. Его сестре тоже страсть как хотелось кататься, и он по-братски с ней поделился: отдал ей правый конек, а себе оставил левый. Так и катались, отталкиваясь одной свободной ногой.
Потом Панин-Коломенкин не раз вспоминал, что такая манера катания отразилась на его дальнейшем физическом развитии: все самые ответственные фигуры он исполнял впоследствии на левой ноге, поскольку она была заметно сильнее.
Увлечение переросло в страсть, когда семья переехала в Петербург. К 6-му классу гимназии Николай накопил 8 рублей и купил на них в ломбарде подержанные коньки с ботинками. Первой целью он поставил себе научиться скольжению на наружном ребре. Но наклоняться на бок, по его же признанию, побаивался: казалось, вот-вот упадешь. Для подстраховки он привязывал к бедрам сложенные в несколько раз полотенца, но, против ожидания, так ни разу и не упал и вскоре уже спокойно выписывал на льду плавные полукруги. Происходило это на катке «Прудки» — на месте нынешнего одноименного сада на Греческом проспекте, не так далеко от Московского вокзала. В 80-е годы XIX века место это было довольно популярно среди почитателей коньков. «Встречались среди них настоящие виртуозы, — рассказывает Лидия Киселева. — Панин-Коломенкин вспоминал про некоего Зимницкого, которого, мол, «настоящим фигуристом нельзя было назвать», зато он был неподражаем в пляске на коньках: трепак с присядкой или мазурку исполнял с такой легкостью и ловкостью, что вокруг него неизменно собиралась толпа».
Коломенкина в то время больше интересовали другие личности, о которых рассказывали чуть ли не чудеса. Это знаменитые в ту пору фигуристы Александр Паншин и Алексей Лебедев. Но они тренировались на другом катке — в Юсуповом саду. Это место считалось элитным, и пускали туда только тех, кто имел соответствующую рекомендацию. К счастью, оказалось, что дядя Коломенкина был хорошо знаком с председателем Петербургского общества любителей бега на коньках Срезневским, и тот дал свою рекомендацию. Именно с этого момента, как потом говорил Николай Коломенкин, и началось его глубокое увлечение спортом.
У Лебедева и Паншина, катавшихся в Юсуповом, на тот момент за плечами уже числились победы в различных соревнованиях, в том числе и международных. Коломенкин учился у них, по его же выражению, «вприглядку» — то есть наблюдал со стороны. И все же в 1896 году Алексей Лебедев набрал учеников, среди них оказался и Коломенкин. В архивах сохранились документы, согласно которым он, хотя и считал себя по-прежнему новичком, быстро начал заметно выделяться из группы сверстников — преимущественно пластикой, грацией движений, а затем и техникой. Все шло к участию в серьезных соревнованиях. «Николай Александрович вспоминал, — рассказывает Лидия Киселева, — что в те времена многие представители интеллигентных слоев общества, в том числе и ряд его товарищей по университету, относились к занятиям спортом неодобрительно и с насмешкой. Поэтому он решил скрыть свою фамилию под псевдонимом, что было тогда в большой моде у спортсменов».
У него был друг Сергей Крупский. Он занимался велосипедным спортом, а когда бросил, предложил товарищу взять его псевдоним Панин. Николай согласился.
До совершенства
В 1903 году в Петербурге собрались провести первенство мира. Готовить Панина к выступлениям Петербургское общество любителей бега на коньках пригласило из Вены тренера Зейберта. Тот, как вспоминает Панин, объяснял исключительно на словах. На лед если и выходил, то всегда без коньков, в валенках и меховой шубе. «Трудные упражнения, — описывал потом свои впечатления Панин, — мы повторяли много раз. Как только фигура выходила хорошо два раза подряд, я переходил на следующее упражнение, следуя правилу: «Когда наилучше выходит, тогда прекратить».
По словам Лидии Киселевой, ей не раз приходилось слышать также от учеников Панина такую его характеристику: «Он хотел во что бы то ни стало понять механику правильных движений, их закономерности, основу. Он старался во время тренировок фиксировать все практические приемы, дающие хороший результат, до самых мелких, а потом пытался сам найти их внутреннюю связь».
Перед чемпионатом мира он купил толстую записную книжку, наклеил в нее рисунки выполняемых фигур международной программы и стал аккуратно фиксировать все свои тренировки. И все же тот чемпионат он проиграл, уступив первенство сильнейшему шведу Ульриху Сальхову. Впрочем, до реванша оставалось не так много времени.
Четвертые Олимпийские игры, которые должны были пройти в 1908 году в Лондоне, уже тогда по своему спортивному значению ставились выше ежегодных мировых первенств, так как победители их — олимпионики — сохраняли свой титул целых четыре года. Собрание Общества любителей бега на коньках постановило командировать на соревнования Панина и в качестве представителя общества Георгия Сандерса. Соревнования фигуристов были намечены на 16 октября. Поскольку каток в Лондоне открывался лишь за две недели до турнира, решили послать Панина для тренировок в Берлин. Потом он вспоминал, что, когда впервые вошел на берлинский каток, его поразил контраст между теплым днем на улице и зимней обстановкой дворца. Но кататься там было невыносимо тяжело: в теплом помещении тело очень быстро покрывалось испариной. После тренировки естественным желанием было принять душ, но в подвальных раздевалках этого роскошного здания стояло лишь несколько эмалированных тазиков и кувшинов с водой. Вот так и готовился к стартам один из первых российских олимпийцев. А еще он вспоминал, что дирекция дворца предоставила иностранным фигуристам право пользования катком для тренировок с 6.30 до 10 часов утра. Ровно в десять канат у входа на лед снимался и сотни школьников бросались на каток. Волей-неволей тренировка заканчивалась...
И вот — Лондон. Сандерс заранее снял Панину квартиру в частном пансионате, где все было по-английски традиционно. Сохранились записи, в которых Панин вспоминал: «Мы питались за общим столом под председательством хозяйки, вместе с членами ее семьи. В нашей комнате окно, как в железнодорожном вагоне, опускалось и поднималось, оставляя солидные щели, из которых несло сырым и пропитанным копотью лондонским воздухом. Вместо печи — камин, который топили только по требованию и очень экономно».
В намеченный день началось соревнование по так называемому школьному катанию — спортсмены должны были выполнить заранее представленные судьям фигуры. Панин вспоминал впоследствии об этом так: «Это было чрезвычайно утомительно. Предстояло проделать 14 фигур. Каждый участник, выполнив одну фигуру, должен был ждать, пока ее проделают остальные девять человек». «Панину еще никогда не приходилось выступать с таким количеством участников, — рассказывает Лидия Киселева, — и он допустил ошибку: вместо того чтобы спокойно ждать своей очереди, он все время катался, оттачивая фигуры и поддерживая себя в разогретом состоянии. Так продолжалось 3,5 часа и в результате несколько снизило качество исполнения самых трудных фигур».
К тому же перед началом соревнований до Панина дошли слухи, что его старый знакомый и соперник Сальхов, не надеясь на победу честным путем, решил применить по отношению к противнику психическую атаку. И действительно, как только Панин начал выполнять вторую фигуру — восьмерку на одной ноге назад, среди тишины на весь каток раздался голос Сальхова: «Разве это восьмерка?! Она совсем кривая!»
Панин не обратил внимания на эту выходку, поскольку отлично понимал: восьмерка вышла безукоризненной.
На следующей фигуре Сальхов вновь начал скандалить, получил замечание от судьи, тем не менее продолжал выкрики. Панин отдавал себе отчет, что результат этой части программы, скорее всего, был предрешен с самого начала. Дело в том, что состав судейской коллегии был подобран самым неблагоприятным для него образом — в нее вошли два шведа и швейцарец, личный друг Сальхова. В общем, как и следовало ожидать, шведа вытащили на первое место по итогам первого дня соревнований. Назавтра было назначено исполнение специальных фигур. Их рисунки с объяснениями также предоставлялись судьям накануне. Когда Сандерс передал фигуры Панина судьям, те единогласно заявили, что одна из них просто невыполнима или в рисунке кроется какая-то ошибка. Сандерс подтвердил, что все будет исполнено в точности по чертежу. Так и вышло. Все фигуры были отработаны идеально: конечная линия сливалась с начальной без зазора. Разглядев фигуры до старта, и Сальхов, и ближайшие конкуренты просто отказались от выступлений — сдались без боя. Судьям ничего более не оставалось, как поставить Панина на первое место. Он получил 219 баллов из 240. Это было олимпийское «золото»!
Технарь
В жизни Панина была еще одна Олимпиада — 1912 года в Стокгольме. Но туда он отправился в качестве стрелка из пистолета. Да-да, он был не только отменным фигуристом, но и великолепным стрелком (а помимо этого, как указывал в анкетах, занимался серьезно футболом, велоспортом, теннисом, фехтованием, греблей, парусным и лыжным спортом).
О стокгольмской Олимпиаде, ставшей для него менее удачной (он занял 8-е место в личном зачете и 4-е — в командном), у него сохранились воспоминания как о чем-то сумбурном. «Мы прибыли довольно поздно, — рассказывал он, — когда город уже был наводнен иностранцами и все гостиницы переполнены. Наше руководство не позаботилось своевременно об удобном размещении, и поэтому всем нам пришлось остаться жить на пароходе. Вообще организация нашей поездки оказалась ниже всякой критики. Все как будто нарочно было направлено на то, чтобы подорвать возможность успешного выступления». В общем, что говорить: на той Олимпиаде нашим отличиться не удалось.
А дальше завертелись события, которые отодвинули спортивную жизнь в сторону. Началась Первая мировая, затем грянула революция. Панина назначили инструктором всеобуча по лыжам, велосипеду и фехтованию, затем — инструктором по лыжам для комсостава стрелковой дивизии имени товарища Киквидзе. И все-таки в 1930-м он возвращается на каток — руководит кружками инструкторов фигурного катания. Через три года начинает преподавать в Институте имени Лесгафта и становится руководителем школы мастеров фигурного катания. Его наставления, в том числе начинающим фигуристам, передавались чуть ли не из уст в уста. Вот одно из них, сохранившееся в архиве Лидии Киселевой: «Когда вы обзавелись хорошими коньками, привинченными к плотно сидящей обуви, и в соответствующем одеянии идете на каток в первый раз испробовать свои силы, не забудьте одного: ни одно искусство не дается сразу; искусство катания на коньках не составляет исключения; только редкие лица, одаренные исключительными способностями к этому спорту, не испытывают хотя немного горьких мытарств в преддверии грядущего наслаждения. Поэтому не смущайтесь, если первые шаги ваши будут совершенно неудачны, не разочаруйтесь, если сначала у вас ноги будут подвертываться или разъезжаться в разные стороны, и не приходите в отчаяние, если при каждом движении вас будет манить непреодолимое желание стать на четвереньки: при некоторой настойчивости и при помощи более опытных друзей непослушные конечности обыкновенно вскоре приходят в должное повиновение, и начинающий может кое-как держаться на ногах».
Отдельные советы у него имелись и для более опытных фигуристов. Эти рекомендации сохраняют свою актуальность и до сих пор востребованы начинающими тренерами. По мнению специалистов, никто так глубоко и обоснованно не разработал вопросы теории и методики фигурного катания, как это сделал Панин. «Он досконально изучил технику катания, — говорит Лидия Киселева. — Он не только сам себе сочинял невероятные фигуры и придумывал модели коньков, которые до сих пор остаются эталоном. Он был самый настоящий технарь». Но при этом думавший и о красоте исполнения номеров. Он говорил, что главный залог успеха — живость катания: «Само собою разумеется, что все самые эффектные и трудные вещи обязательно включаются в программу и составляют основание ее. Таких гвоздей обыкновенно не бывает слишком много. Сюда относятся трудные прыжки, пируэты всех родов. Хорошее исполнение подобных фигур само по себе настолько поражает глаз зрителя, что пренебрегать ими нельзя».
С 1937 года и до начала войны Панин полностью сконцентрировался на тренерской работе и воспитал, по оценкам экспертов, сильнейшую в СССР группу фигуристов. Дальнейшие планы нарушила Вторая мировая, на фронтах которой погибло и несколько его учеников.
Его счастье
Панин, а ему к началу войны уже 69 лет, остается в Ленинграде. Он продолжает работать в «Институте Лесгафта, который напоминал тогда растревоженный улей. На институтском стадионе Панин обучал бойцов партизанских отрядов — показывал приемы рукопашного боя, учил бросать гранаты и связки бутылок с горючей смесью. Попутно писал методички для солдат: «Каждый самокатчик — связист и разведчик», «Привал лыжников и ночевка в населенных пунктах».
Во время блокады умирают от голода его ученики. Одна из них — Ксения Цезар, в 1914 году принимавшая участие от России в чемпионате мира. Когда ему сказали, что ее не стало, он почему-то переспросил, словно припоминая: «Цезар? Молодая, веселая, в кудряшках?» Наверное, он и сам не выжил бы при тех обстоятельствах, но о нем неожиданно вспомнили в Смольном. На прием к себе его вызвал лично член военных советов Северо-Западного направления и Ленинградского фронта Андрей Жданов и предложил эвакуироваться. На полуторке по ледовой Дороге жизни Панин покинул город. Сначала он оказывается в Москве, где в Институте физкультуры учит студентов тому, что хоть как-то может пригодиться им на фронте — фехтованию на шпагах и рапирах, штыковому бою.
После войны, в 1946-м, он возвращается в Ленинград и опять приступает к тренерской работе. Одна из его учениц, Лидия Соколова, вспоминала, как на тренировки он часто приносил кусочек сала и черный хлеб — угостить ребят. В те годы это было очень и очень кстати.
«В начале 50-х, — вспоминает Лидия Киселева, — его привозили на каток в кресле, завернутого в плед. Он с интересом наблюдал за соревнованиями, награждал победивших грамотами, находил для них какие-то теплые слова. Он всегда был очень приятным человеком, располагающим к общению».
Был ли он счастлив? Сам он никогда об этом не рассуждал и вообще неохотно впускал в свою личную жизнь кого-либо. Детей после себя не оставил, их ему заменили ученики. Наверное, они и составляли его счастье. В последние годы жизни он любил, как в детстве, сидеть у окна, смотреть на падавший снег и представлять, как он быстро мчит на острых коньках по гладкому льду...
Панин ушел из жизни на 84-м году. С 1957 по 1987 год в Ленинграде проводились соревнования фигуристов «Мемориал Н. А. Панина». В 2007-м, спустя 20 лет, турнир памяти первого российского олимпионика возродили.
! Такую тему стала развивать.. А то некоторые о ФК, только благодаря Тане и шоу ЛП узнали 
Будем дружно самообразовываться(зы))с твоей помощью) 
, с удовольствием прочитала про Алексея Павловича Лебедева
