Спасибо большое, Татьяна Анатольевна. Если уж вы затронули тему молодых талантов… Вы ведь сами всегда давали путевку в жизнь начинающим спортсменам. Все ваши ученики — чемпионы. Чемпионы Европы, мира, либо олимпийские чемпионы... Интересно, вы всегда знаете заранее, что из человека может вырасти победитель?
У меня были разные спортсмены, которые уже были мастерами спорта, членами сборной. Но все-таки чемпионат Европы — это только первая ступень. Конечно, когда ты видишь перед собой и чувствуешь выдающегося человека, то, естественно, готовишь его к Олимпийским играм. И не просто к участию, а только к победе. Потому что если талант настоящий и ты с ним правильно работаешь — развиваешь, придумываешь методы воздействия на его психику и себя развиваешь параллельно с ним, чтобы бежать впереди него, уже выдающегося, — то, я считаю, обязательно будет результат.

Это правда, что с Алексеем Ягудиным вы начали заниматься после того, как от него отказался Алексей Мишин, решив, что он недостаточно перспективный?
Вы знаете, Алексей Николаевич от него не отказывался. У него просто было несколько учеников, и Леша чувствовал, что тренер любил больше Плющенко. Леша сам ушел. Притом что выиграл чемпионат мира, в общем-то, случайно. Его везти туда не хотели.
А вы увидели в нем незаурядную личность.

Сначала он ушел от Мишина, а потом позвонил мне. Да, я никогда не беру людей, которых не могла бы развить, не могла поменять. Я берусь только за тех, кого могу улучшить. Для того чтобы поразить.
Поразить прежде всего себя или...

Ну да. И их. Их. Поэтому они все катались для меня.
Татьяна Анатольевна, вы же начинали как фигуристка, катались в паре с Георгием Проскуриным. Но в 19 лет у вас была травма...
Да, я была в сборной команде страны, у нас было четвертое место в чемпионате Европы. Первыми были Белоусова — Протопопов, Жук — Горелик были вторыми, третьими — немцы, четвертыми — мы. То есть у нас были хорошие результаты. Но я выломалась, и мне прежде всего надо было освободить своего партнера, что очень тяжело. Потому что эта травма — привычный вывих плеча — она распространилась на два сустава. Я была профнепригодна. В 19 лет понять, что ты профнепригодна, — это трагедия. Я очень тяжело это переживала и хотела уже под трамвай, куда угодно...

Серьезно?
Да. Но я понимала, что это очень некрасиво, и что у меня есть мама, и вообще я должна как-то жить дальше. Тогда я решила идти в ГИТИС учиться на балетмейстерском отделении. Конечно, жаль, что я туда не пошла, потому что там преподавала великая балерина Марина Тимофеевна Семенова. Я преклоняюсь перед ее педагогическим талантом и перед талантом ее учениц, которые до сих пор преподают так, что я вижу ее почерк. Но папа, узнав, что это институт театрального искусства, сказал, что у нас артистов не было и не будет, и ты, Таня, собирайся завтра и иди на каток. Тогда же мне позвонил мой старый партнер, попросил помощи: уходил один тренер, а замены не было. Мне досталась группа десятилетних-одиннадцатилетних. Ира Моисеева в ней была, Андрей Миненков, Таня Войтюк... Это всё было очень давно, но кажется, что, в общем, было недавно, потому что жизнь пролетела очень быстро. Очень.

А вы ведь и тренерский опыт передаете, правильно?
Да, и считаю это одной из самых больших своих заслуг. Потому что это продолжение профессии. Я очень горжусь тем, что в России и во всем мире сейчас работает очень много наученных мною тренеров. Меня в спорткомитет пригласили работать именно для того, чтобы помогать тренерам сборной. А помогать и советовать мне совершенно не жалко, потому что у меня, слава богу, голова еще работает... Ну и продолжаю ставить программы. Я стараюсь не терять этот навык потому, что ставить очень тяжело. Мне все-таки 65 лет. Но я не могу, не могу без этого жить... Шура, что ты там ешь, Шура?

Это вы к пуделю обращаетесь?
Да, он мой друг. Шура, не ешь сливу, она кислая… Вернемся к нашему диалогу. Я передаю опыт, потому что работала во всех четырех видах — и со спортивными парами, и с танцевальными, и с девочками, и с мальчиками. Часто очень плохо себя чувствовала. Вот лечилась в Германии, сделала там операцию на позвоночнике. Это, конечно, никому не интересно. У меня были очень сильные боли в бедре. Но когда я выхожу на лед, мне лучше. Сейчас много времени провожу на катке — то стою, то сижу, то висну на бортике. Этот воздух наш сырой, эта музыка, которой я живу, эти дети, которым я нужна... Я должна их увидеть, раскрыть, заставить, я должна им помочь взять эту жизнь в свои руки.

Татьяна Анатольевна, насколько я понимаю, вы очень жесткая в своих требованиях. Андрей Букин где-то написал, что вы ему запрещали жениться, заводить детей, что только спорт, спорт, спорт.
Я уж не знаю, что он писал. Он ведь всё равно женился. А я ему говорила: не спеши. И ведь как только он женился и родил ребенка, то сразу развелся.

То есть вы еще и провидица.
Мне один тренер сказал: «Что с вами делать? Хоть глаза вам выколи». Ну если я это вижу, если я это чувствую наперед, ну что мне с этим делать? Я редко ошибаюсь, к сожалению. Потому что я этим живу, я этим болею, я это люблю, я это знаю, я об этом постоянно думаю.
 
Вы своим замечательным даром предвидения пользуетесь и в реальной жизни или только в профессии?
Что такое реальная жизнь? Для меня реальная жизнь — это та, которой я живу. Это семья, которая была. Да, сейчас ее нет, но нужно заботиться об Иле Моисеевне, Вовиной маме (Владимир Крайнев, муж Татьяны Тарасовой, выдающийся пианист и педагог, скончался в прошлом году. — Прим. ОК!). Я за последние четыре года похоронила всех своих близких… Но надо же дальше жить, жизнь же продолжается. Надо приносить какую-то пользу. У меня любимый племянник, его дети, мои друзья, у меня есть каток, без которого я не представляю свою жизнь. Даже не представляю, если поеду отдыхать, что я буду там делать? Я понимаю, что если я должна лечиться, то должна лечиться для чего-то. Правильно? Я должна лечиться, чтобы выйти на работу. Что же касается моей жесткости… Я не жесткая. На тренировке я не признаю дискуссий: если ты мне доверяешь, то ты мне подчиняешься. Я своих так люблю, что даже... мне кажется, что они замучены моей любовью. Не знаю уж, что у них остается в памяти, но я их действительно очень сильно любила. Я ведь развиваюсь вместе с ними и поэтому всегда больше слушаю, чем говорю. Потому что от каждого человека, особенно способного, можно получить что-то такое, что иногда не прочтешь в книгах.

Вы сказали, что хотели учиться на балетмейстерском факультете, но отец категорически запретил и вы послушались. Вы безропотно слушались отца, потому что боялись его?
Нет, он никогда не вламывался ни в мою жизнь, ни в жизнь сестры Гали. Мы не боялись его, боялись только расстроить. А вообще я совершенно непослушный человек — с детства никого не слушалась. У нас, вообще-то, было жестко в смысле дисциплины, но я всё равно всё по-своему делала. А семья у нас была довольно демократичная. И основой нашей тарасовской семьи была нечеловеческая любовь и забота друг о друге.

Ваш отец, Анатолий Тарасов, был великим тренером, он тренировал хоккеистов, настоящих мужчин. А как он вас воспитывал? Тоже по-мужски?
Он любил нас очень, но воспитывал по-мужски, да. Мне было четыре года, когда он научил меня плавать. Выбросил в море… Что было делать — я поплыла.

Я еще читал, что каждый день в 7 утра отец заставлял вас делать зарядку на улице.
Заставлял и очень правильно делал, я теперь это понимаю.

Скажите, а были у вас какие-то девичьи радости — куклы, например — или только спорт?
Мы же обожали то, что делали. Это было прекрасно. Мы с Милкой Пахомовой с пяти лет знакомы были. Целыми днями танцевали, придумывали эти танцы, нам было не до кукол. А тогда, в послевоенное время, знаете, у детей и не было кукол. Была какая-то одна, у которой голова отвалилась. Было одно яблоко в день, и за ним надо было стоять в очереди, а если очень хорошо жили, то два.

Вы с четырех лет вот так целенаправленно занимались фигурным катанием?
Ну да, но у нас был классический балет, были и народные танцы, и мы полюбили это на всю жизнь. Получается, что благодаря спорту у меня появилась страшная любовь к балету. Потому что всё, что показывали в Москве, что показывали в Ленинграде, Новосибирске, всё это я видела. Всё-всё. И я смотрела раз по двадцать все спектакли, которые шли в то время. Я смотрела все репетиции. Я даже помню репетицию Майи Михайловны Плисецкой «Болеро» Бежара… Я не знаю в Большом театре места, где бы я не стояла или не сидела на корточках. Я знала все составы исполнителей, дружила с балеринами. И этот мир подарила мне школа рабочей молодежи номер восемнадцать, в которой учились будущие великие режиссеры, актеры и танцоры. И в том числе танцоры ансамбля Моисеева. Дружба и с самим Игорем Александровичем Моисеевым мне подарила очень многое, потому что я и у него сидела на репетициях… Как это всё в молодости успевается — непонятно. (Смеется.)

А скажите, при этом насыщенном графике были какие-то влюбленности?
О чем вы говорите, Вадим?! Я три раза была замужем. Конечно, были романы, прекрасные романы… Но понимаете, страсть… страсть одна.

Это спорт?
Да, свое дело. Это не изменилось. Единственное, о чем я жалею, так это о том, что не закончила какого-нибудь настоящего университета. Жалко, что не удалось поучиться на филологическом.

Зато у вас были свои университеты...
Да, но мне бы это не помешало. Даже то, что я не родила ребенка, хотя я могла это сделать сто пятьдесят тысяч раз... Но это другой вопрос.
 
Вы не хотели родить ребенка, потому что считали, что это будет мешать делу?
Нет-нет-нет, просто так голова моя была устроена: я всегда считала, что это обязательно будет потом.

А потом время прошло.
А потом да, как-то... Но знаете, мы предполагаем, а бог располагает. Вот. Я так много помогаю своим ученикам. И я считала их совершеннейшими людьми. Вот сейчас внук Федя, сын племянника Леши, играет в хоккей и очень похож на прадеда. Он сейчас на летних сборах. Ему пять лет только исполнилось, а у него пять раз в день тренировки, заканчивают они в десять вечера. Мне это очень нравится, потому что это вырабатывает дисциплину на всю жизнь. И он старается, я вижу, как он, маленький ребенок, уже умеет терпеть. Потому что наша жизнь, и любая жизнь, требует терпения.

Татьяна Анатольевна, к вопросу о страсти. Насколько я знаю, вы очень быстро поженились с Владимиром Крайневым...
Через девять дней после знакомства. Да, да, да. (Смеется.)

Слушайте, это невероятно!
И прожили вместе 33 года.

Это какое-то легкомыслие — пойти в загс через девять дней знакомства.
Ужасное. Мама моя была просто в шоке.

Тем более у вас до этого уже было два брака. И у Крайнева один.
Да я вообще не собиралась, если честно. Умер мой второй муж...

Он спортсменом был?
Нет, он был инженером. У меня не было мужей-спортсменов. Как-то бог миловал. Первым моим мужем был актер Леша Самойлов, сын Евгения Валерьяновича и брат Татьяны Самойловой. Мы недолго жили — только год. Я влюбилась в «Современник».

После смерти второго мужа вы вообще эту тему для себя закрыли?
Да, и вот открыл ее, конечно, Владимир Всеволодович, Крайнев Вова. Бесценный человек, и совершеннейший ребенок. Очень сильный, очень талантливый, очень одаренный человек. Любящий жизнь, как никто не любил. С потрясающим чувством юмора — он просто из воздуха ежесекундно создавал шутки. Программы с его участием сейчас могли бы идти по Первому каналу, веселя всю страну. Вова часто говорил, что ему скучно жить, потому что он уже все книги прочел. Он был человеком широкой души, очень добрым. И его ухаживание привело меня в замешательство.

Интересно, как же он за вами ухаживал?
Вот так. Забрасывал цветами, когда цветов в стране не было. В первый день они с другом, пианистом Олегом Майзенбергом, пришли ко мне обедать, разбили сервиз, который у меня был, потому что изображали оркестр и литавры. (Смеется.) Мне же Вову нагадала бабушка одна... Я не хотела гадать, но она сказала: ты встретишь человека, с которым будешь счастлива всю жизнь, не смотри, что он небольшого роста. Он как бы артист, но не артист. Не тот, которого по телевизору и в кино показывают. Выходи за него замуж сразу, будешь как за каменной стеной. В этот же день я встретила его у нашей общей подруги.

А в какой из девяти дней вы познакомились с мамой Владимира?
Он женился, пока мамы, Или Моисеевны, тут не было — она была в этот момент в Кишиневе, где ухаживала за своей матерью. Та перенесла инсульт. Мы приехали знакомиться на один день. И бабушка, которая только заговорила после болезни, спросила у меня: «Какое у тебя образование?» Я замялась: я так много работала, то-се, пятое-десятое, стала самым молодым заслуженным тренером, я не успела еще... Ну, конечно, в институте физкультуры я получила образование. Кстати, оно мне очень пригодилось... В общем, она сказала: «Человек без высшего образования — это не человек, а скотина». Отвернулась к стене и больше не произнесла ни одного слова. Я так смеялась. Вообще они были очень веселые. Они и есть очень веселые.

Татьяна Анатольевна, ваш муж многие годы жил в Германии...
Да, работал там как лютый зверь. Он работал здорово. Я приезжала, и он ко мне приезжал, мы с ним всегда вместе отдыхали, когда у нас был отпуск... Мы разговаривали каждый день по телефону и каждые полтора-два месяца виделись. Он любил приезжать в Америку. Он ее обожал. Я объездила с ним всю Европу, была на его концертах и в Америке, и в Японии. Мне, конечно, очень повезло: я видела и слышала, как дирижирует Евгений Мравинский, была в Золотом зале Европы в Мюзикферайне. И всегда на концертах Володи залы были не то что полные, а переполненные, на овациях зал всегда вставал...

А Крайнев приезжал на ваши главные выступления? Например, на Олимпиады, где выступали ваши ученики.
Ну нет, у нас так не было принято.

Почему? Что плохого, если муж приедет на соревнования?
Ничего плохого в этом нет, но на соревнованиях я не живу своей жизнью. Я не могу в этот момент уделить внимания никому, кроме своих учеников. Володя вообще мной очень гордился. Как Юра Рост говорит: «Он тобой хвастался». Он же очень много мне помогал. Он играл рапсодию на темы Паганини для Бестемьяновой с Букиным. Это Вова придумал мне театр, который существовал у меня 14 лет, написал мне всю программу, которую я поставила в театре, все 14 балетов. Он принимал активное участие в моей жизни, но на мои соревнования... Я привыкла одна. Одна быть против всех. Многие тренеры с мужьями ведут этот бизнес. Или там муж журналист… Я привыкла рассчитывать только на себя и на своего ученика. Я не привыкла быть с поддержкой.

И так было всегда? Даже когда вы были замужем за Крайневым?
Знаете, только когда его потеряла, я поняла, что у меня была спина. Сейчас я это понимаю... Мне тяжело. А с ним было жить очень легко, потому что мне ни в чем не было отказа. И он никогда меня не спрашивал, куда я трачу деньги. Хотя я никогда не хотела ничего умопомрачительного... Мне все равно, на какой машине мы ездим, с какой сумкой я хожу. Я лучше деньги истрачу на костюмы для спортсменов, лучше заплачу за музыку, которую мне принесут первой, или отдам девочке, которой я помогаю вот уже двадцать лет, она из детдома, и у нее двое детей. Для меня это важнее, чем выглядеть модно.

Вы по натуре максималистка?
Да. К сожалению.

В ледовых шоу, в которых вы судите в последние годы...
Они сделали меня знаменитой. (Смеется.)

...вами все восхищались, но и боялись как огня. Мой брат Игорь, участвуя в «Ледниковом периоде», был счастлив, когда вы говорили ему какие-то добрые слова. Так же радовались и все спортсмены-олимпийцы, участники шоу.
Видимо, я у них не вызывала раздражения или мои оценки были правильные, что они на меня не обижались.

Ну, вы же можете какие-то добрые слова сказать авансом.
Если вы послушаете, я всегда оставляла надежду, потому что я их очень любила и уважала. Потому что у нас очень тяжелый труд. Нам кататься больно. И падать тоже больно. И они все были очень травмированы.

Татьяна Анатольевна, а кто ваш любимый ученик? Леша Ягудин, наверное?
Да все мои любимые. И Кулик, и Мао Асада, японка, и Саша Коэн. И Моисееву с Миненковым неповторимых любила, и Бестемьянову с Букиным — я в разные годы была с ними счастлива по-своему. Просто Лешка, может быть, мне тяжелее всех достался. Я хотела всему миру показать, какой грандиозный у этого человека талант. И мне удалось. Потому что я одна как будто повалила Берлинскую стену — против меня были все: страна, федерация... Они не хотели, чтобы Леша победил, потому что первым для них был Плющенко. А я знала, что мы выиграем. Вот знала, хоть меня убей. Это было перед Олимпийскими играми в Солт-Лейк-Сити.

А скажите, пример отца, чему он вас научил в жизни? У него же непростая судьба: его в 56 лет отправили на пенсию...
Я с самого детства знала, что он гений, что он великий. Именно великий. И другого такого тренера в мире нет. И придется им всем смириться с этим. Пусть восемнадцать раз выиграют подряд, потом будут сравниваться с ним… Я поняла, что завистников и бездарей больше, чем порядочных и талантливых людей. Но бездари знают, что талантливые люди очень уязвимые, и стараются кусать их за все места — этим бездарям надо же как-то выживать… Но отец и на пенсии всё равно постоянно что-то придумывал — занялся «Золотой шайбой». И «Шайба» живет до сих пор, и оттуда черпают силы наши хоккеисты. Но еще ни один дворец в стране не назван его именем. И в Москве, на Аллее Славы в ЦСКА, его бюст стоит только три года. Это всё приходилось пробивать. Ужасно. Но ничего, главное — быть здоровой духом. Даже на коляске можно кататься и приносить пользу. Мы видим, как наша... Самая сильная сборная у нас какая?
Паралимпийская. Это о чем-то говорит? Можно, сидя на каталке, приносить большую пользу стране.

У вас все-таки такая оптимистичная натура, Татьяна Анатольевна!
Ну, надо же жить как-то, правильно? Что же делать? Надо жить и смотреть вперед.

Читатйе полную версию интервью в журнале ОК! № 34

Автор: Вадим Верник

– Татьяна Анатольевна, первые впечатления радуют?

– Да, я вижу положительные сдвиги, вижу, что люди растут. Вот взять хотя бы танцы. Ксения Монько с Кириллом Халявиным, Катя Боброва с Димой Соловьевым перешли к Саше Жулину, Катя Пушкаш с Джонатаном Гурейро – к Коле Морозову, и сразу стал виден результат. Это ведь очень важно – найти своего тренера, которому бы полностью доверял, с которым бы хотел работать 24 часа в сутки... Вот мне кажется, танцоры наши нашли себе правильных тренеров, появилась конкуренция в группах, и теперь каждый из них будет работать еще больше, и у нас появится настоящее танцевальное движение.

– Как это было в ваше время, когда в одной группе катались сразу три-четыре сильнейших дуэта...

– Как это было всегда – несколько тренеров рано или поздно рождают что-то интересное, выдающееся. Ведь задача тренера – заразить. А потом уже научить. Заразить своим трудолюбием, своим пониманием фигурного катания, своим отрешением от всего остального... Ученики должны хотеть нравиться тому, кто для них работает, кто для них выдумывает программы. Вот самое главное. Не судьям. Это все вторично. Не судьи развивают спорт. Это нужно понять всем на всю оставшуюся жизнь. Это тренер и спортсмены, помешанные, заболевшие своей профессией, развивают наше любимое фигурное катание и двигают его вперед. Вот и мы старались так работать. Я – на Стадионе юных пионеров, напротив – в «Динамо» – тренировала Елена Чайковская, а в ЦСКА – Станислав Алексеевич Жук. И это были золотые годы нашего фигурного катания...

– А сейчас, когда на последнем чемпионате мира мы снова остались без медалей в танцах, говорят о том, что в этой дисциплине Россия потеряла свое направление, свое лицо, согласны?

– Я думаю, мы его обретем, если у нас будут работать разные тренеры. Во всяком случае, уже сейчас видно, что наши дуэты стали другими. Мы видим, по какому пути они идут. На мой взгляд, они идут по пути развития. Саша Жулин, Игорь Шпильбанд, Леша Горшков, Светлана Алексеева, Коля Морозов, Саша Свинин – у них у всех разные пути. Посмотрим, во что это выльется. Еще раз скажу: именно в конкуренции рождается мастерство и настоящее тренерское соперничество. Судьи могут решать по-своему, но жажду борьбы между людьми никто не отменял.

– К слову, олимпийских чемпионов Ванкувера и чемпионов мира последних лет в танцах на льду канадцев Вирчу/Мойра и американцев Дэвис/Уайт подготовил знаменитый тренерский дуэт Марина Зуева – Игорь Шпильбанд. Как вы думаете, их разрыв, который летом потряс мир фигурного катания, отразится на учениках?

– Думаю, к сожалению, отразится. Такие вещи не проходят бесследно. Марина с Игорем не только делали чемпионов, они развили и вывели на новую высоту наши танцы. Мне очень жаль, что они, как и многие молодые люди, не вытерпели друг друга. Хотя мне кажется в том, чтобы этот творческий союз разбился, был заинтересован кто-то третий. А возвращаясь к предыдущему вопросу… Я, конечно, вижу и недостатки. И в этом смысле моя работа как консультанта сборной не из приятных.

– Почему?

– Потому что я говорю и неприятные вещи. Стараюсь донести до спортсменов, тренеров то, что, может быть, им никто больше не скажет.

– Встречаете понимание?

– Не всегда (улыбается). Но я все равно говорю – на будущее. Стараюсь быть максимально полезной тому, кто нуждается в моих советах. Надеюсь, что меня услышат. Я благодарна Люде Калининой за то, что она мне доверила сделать короткую программу для своих учеников Базаровой и Ларионова. Они – очень красивый дуэт. А главное – это очень работящая пара. Я давно не делала постановки именно для спортивных пар, и сейчас очень старалась.

– Помимо танцоров на кого обратили внимание по ходу контрольных прокатов?

– Очень хорошее впечатление произвели Таня Волосожар с Максимом Траньковым, Аделина Сотникова, Юко Кавагути с Сашей Смирновым. Их произвольная программа меня потрясла… Ну а ошибки, которые были почти у всех… Так эти прокаты для того и нужны, чтобы как можно раньше показать себя на публике. Я вообще была за то, чтобы летом делать 10–12 подобных выступлений, потому что на таких вот показательных прокатах очень хорошо видны и собственные ошибки, и тренерские. И главное – еще есть время, чтобы что-то исправить.

– Предолимпийский сезон – особенный?

– Мне кажется, каждый сезон особенный. Потому что каждый из них – это ступени роста и ступени мастерства. Вот в субботу на лед вышел Женя Плющенко, которого я бесконечно уважаю. Бесконечно! Я, можно сказать, просто его фанатка. Так вот, Женя уже зрелый мастер, четко знающий, чего он хочет. Но вышел и сделал четверной сальхов! В 30 лет! И два тройных акселя в придачу! Он, точно вам говорю, и четверной тулуп сделает в своей программе, и в этом случае будет возможна его победа на Олимпийских играх в Сочи. Он к этому готовится, это видно по его телу, по его отношению к работе, по его блеску в глазах. Я обожаю на это смотреть.

– Понаблюдать за вами во время выступлений наших фигуристов, и такое впечатление, что вы хоть и сидите за бортиком, но сами там, на льду…

– А так и есть на самом деле. Ведь фигурное катание – это наше все, без чего мы не можем жить. Без чего я себя не мыслю. Почему спортсмен выходит на лед снова и снова? Для того чтобы сказать себе еще раз: я могу. Я это смогла, я это преодолела. Здесь нет никакой хитрости. Ты пропускаешь всю эту гамму чувств через себя, «катаешься» вместе с ними, дышишь каждой программой...

– А в ледовом телевизионном проекте мы вас увидим?

– Если Первый канал и лично Константин Львович Эрнст не закроют программу, для которой так много сделал Илюша Авербух, то с удовольствием поучаствую в очередном проекте. Это ведь не просто развлекательное шоу, а кладезь мастерства и творчества для самих фигуристов, их тренеров. Не говоря уже о том, что программа, в каком бы формате она ни была, любима народом. Я сегодня не могу пройти по улице – меня останавливают люди и просят продолжать радовать их. Но не все в наших силах. Хотя мне кажется, было бы правильно оставить «Ледовое шоу» до Олимпийских игр в Сочи. Люди смотрят, начинают больше любить и понимать наш вид спорта, проявлять к нему интерес. Болельщиков у нас к домашним Играм только бы прибавилось. Ведь мы растем, идем вперед, и в Сочи будет за кого болеть...

- Это редкость, чтобы спортсмен, выступая в таких условиях, сделал больше, чем был способен, - сказала по этому поводу Тарасова. - Я, честно говоря, ждала от Ковтуна хорошего исполнения прежде всего короткой программы. Максим же до такой степени выложился в каскаде "4+3", что не заметил, как дошел до тройного акселя - прыжка, который стабильно выполняет в любом состоянии. И не прыгнул. Меня это очень расстроило. Я ведь прекрасно понимала, что никаких "подарков" Ковтуну никто на этих соревнованиях делать не будет.

- Тот факт, что вашего спортсмена в 17 лет послали на чемпионат Европы, вы подарком не считаете?

- Считаю это правильным решением - независимо от того, мой это ученик или нет. Но могу признаться, что более сложных соревнований в моей жизни не случалось. Раньше мне приходилось самой постоянно идти напролом, преодолевать все преграды. И вопрос: "Получится или не получится?" - был моим личным вопросом. Здесь же вышло так, что нам пошли навстречу. Это сразу наложило на нас с Леной Буяновой и на самого Максима колоссальную ответственность. Именно поэтому я очень благодарна Ковтуну за то, что он справился.

- Почему для вас с Буяновой было так важно, чтобы Ковтун поехал на этот чемпионат Европы?

- Я абсолютно уверена: когда спортсмен движется вперед, постоянно набирая какие-то новые качества, этот путь нельзя прерывать. Максим "набирал" каждый день. Он с первой же попытки, например, прыгнул на тренировке сальхов в четыре оборота. А главное - научился трудиться как профессионал. И получать от этого труда удовольствие. Пусть он занял пятое место на чемпионате России в Сочи, но даже на тренировках все видели, что он прогрессирует день ото дня. Поэтому мне и не хотелось останавливать этот процесс.

Мне понравилось, как в Загребе Максим смотрел на соперников. Он смотрел на них, не отрывая глаз. А потом сказал мне: "Никто не отдает ни одного элемента. Это совсем не юношеский спорт...".

- Чем вам приглянулся Ковтун, когда в августе вы принимали решение взять на себя ответственность за его судьбу?

- Он мне действительно понравился. Глазами, улыбкой. К тому же я еще год назад видела, что он не без способностей. Даже сказала ему, когда он был на сборах в Америке: "Ты, брат, мало работаешь..."

Максим умный, у него "быстрые" мозги. И совершенно замечательное умение фильтровать информацию: не "слышать" того, что слышать не нужно. Типичный одиночник, я бы сказала.

- А чем отличаются одиночники от тех, кто катается в парах или танцах?

- Они все - эгоисты. Очень правильно для одиночника - быть эгоистом.

- Это не приводит к зазнайству?

- Зазнаваться в спорте могут только идиоты. Но идиоты никогда не становятся большими чемпионами.

* * *

- В самом конце 2005 года, отказываясь от работы с Шизукой Аракавой, вы сказали: "У меня закончилось терпение". Не боитесь, что на Ковтуна вашего терпения тоже может не хватить?

- Я же работаю с Максимом не в одиночку. С ним много работает Лена, наш хореограф Ирина Тагаева, тренер по ОФП. А с Аракавой я работала одна. Плюс к этому у меня был очень высокий сахар в крови, о чем я не знала и никак не могла понять причину своего постоянного плохого самочувствия. Терпения у меня и сейчас не всегда хватает, хотя прекрасно понимаю: никакая большая спортивная работа не может быть сделана сразу. Для того чтобы появился результат, из спортсмена порой приходится вытаскивать какие-то очень глубоко запрятанные качества. Это сложно хотя бы потому, что у каждого человека существует такая вещь, как инстинкт самосохранения, который при тяжелой работе всегда активизируется. Поэтому добиться чего-то быстро не всегда получается.

- Почему, на ваш взгляд, у вас с Буяновой не получилось добиться успеха с Андреем Грязевым, Артемом Григорьевым, Артуром Дмитриевым?

- Назвать тот период совсем неудачным я не могу - хотя бы потому, что с каждым из своих учеников тренер тоже чему-то учится. Мне до сих пор, например, жаль, что не вышло с Григорьевым - у Артема были очень большие способности. Но оказался он у нас с Леной слишком поздно: у него уже имелись серьезные травмы обеих ног. С такими травмами очень тяжело тренироваться и получать удовольствие от тренировок.

Грязев - другая история. Он прекрасно умел исполнять все элементы, но когда выходил на лед соревноваться, забывал, зачем он туда выходит. Любил повторять, что никогда не волнуется. На самом деле это было совершенно неправильной самооценкой, которую мы так и не смогли изменить. Хотя от работы с Андреем я всегда получала большое удовольствие. Что касается Дмитриева, Лена сама отказалась от работы с ним. Невозможно иметь дело с человеком, который начинает рулить тренировочным процессом по собственному усмотрению, безо всяких согласований с тренером. Плюс постоянное вмешательство мамы. Думаю, именно по этой причине Артур провалил все свои соревнования.

- В свое время вы сказали, что работа с одиночником забирает у тренера все его время. Почему?

- Потому что ты постоянно работаешь один на один. С парами проще. Пара - это все-таки коллектив. А тут ты постоянно занят каждой минутой жизни спортсмена. Когда я работала в последний год с Лешей Ягудиным, я потеряла всех других учеников. Недоработала с французскими танцорами, с канадцами - понимала, что не хватает ни сил, ни времени. Приходила после тренировки домой, падала на постель, закрывала глаза, а в голове начинало заново прокручиваться все то, что происходило на льду. По-другому я просто не умею. Всегда считала: первым делом ты сам должен отдавать себе отчет в том, что сделал все, что было в твоих силах. Выучить элементы, привести в порядок вес, физическое состояние, найти музыку, поставить программы, сделать и проверить на публике костюмы, а лучше - несколько, организовать правильное питание и отдых, обеспечить медицинский контроль, позаботиться об огромном количестве других вещей. И уже после того, как ты сделал все это по максимуму, не упустив ни одной мелочи и не пропустив ни одной тренировки, - будь, - что будет.

- Следует ли, на ваш взгляд, ограничивать в олимпийском сезоне работу российских тренеров с иностранными спортсменами?

- Запрещать это или ставить какие-то преграды бессмысленно: мы теперь живем в стране, где нет никаких запретов. И к тому же в очень открытом профессиональном мире. Другой вопрос, что у каждого человека должно быть свое представление об этике. Тренер сам должен решать, на кого тратить силы в олимпийском сезоне и под каким флагом стоять у борта.

* * *

- Что из увиденного на чемпионате Европы вам понравилось больше всего?

- Впервые за многие годы мне понравилось выступление всей команды. Понравилось, что обе наши первые танцевальные пары откатались чисто, хотя у меня были сомнения по уровням сложности некоторых элементов. Так получилось, что на соревнованиях я сидела прямо над той позицией, где размещалась бригада технических специалистов, видела со своего места, что именно просматривает на своем компьютере руководитель бригады Галина Гордон-Полторак. Она просматривала именно те элементы, на которые я обратила внимание. Значит, мои сомнения были не беспочвенны.

Думаю, что программы наших танцоров должны быть еще более разнообразными и более "танцевальными". Плюс - новизна элементов. Которая постоянно присутствует у американской и канадской пар. Вы можете вспомнить какие-то выдающиеся поддержки у наших? Я - нет. У Бобровой и Соловьева есть одна очень красивая поддержка, которая идет через всю диагональ катка, но она не новая. А я хочу увидеть элемент и ахнуть от восторга.

- Другими словами, программы наших танцевальных пар вас не очень впечатлили?

- Так ведь есть такая вещь, как протоколы. Берем их и смотрим: наши дуэты при практически безошибочном катании набрали в Загребе: 169,25 и 169,14. У Мэрил Дэвис и Чарли Уайта в финале "Гран-при" было 183,39. У Тессы Вирту и Скотта Моира - 179,83. При том что последние катались с видимыми ошибками.

Дэвис и Уайт постоянно поражают меня своими элементами. Или взять танец ВиртуМоира. Можно не восторгаться их трактовкой "Кармен", хотя лично мне с хореографической точки зрения эта постановка нравится. Другой вопрос, что какие-то вещи я сама поставила бы иначе. Например, в наиболее драматичном музыкальном фрагменте у Тессы и Скотта идет дорожка по кругу. А хочется чего-то более выразительного и сильного. Но если им усилить программу, тогда что? Они будут выигрывать у наших дуэтов не по 20, а по 30 баллов?

Вот о чем нам нужно думать. И работать так, чтобы вышел на лед - и у зрителей случился шок. Использовать для этого все имеющиеся резервы. Иначе ни о каком соперничестве не приходится говорить.

- Может быть, имеет смысл приглашать постановщиков со стороны?

- Если они могут помочь - почему нет?

- А лично вам не было бы обидно услышать от своего спортсмена, что он хочет поставить программу не у вас, а у Лори Никол, к примеру?

- Лори - потрясающий постановщик. Мне прекрасно это известно хотя бы по той причине, что вот уже несколько лет мы вместе ставим программы для Мао Асады. Одну программу традиционно делает Лори, вторую - я. Ревности и тем более зависти к чужому труду у меня в этом отношении нет. За свою жизнь я поставила не десяток программ, а сотни. В том числе такие, которые поднимали залы. И довольно часто думала о том, что хотела бы увидеть в программах своих спортсменов какую-то другую "руку". Это нужно, чтобы человек продолжал развиваться. Особенно когда работаешь с одним спортсменом много лет.

Я бы хотела, чтобы Лори поставила программу Ковтуну. Но сначала она должна его увидеть, "заразиться" им. Как сама я в свое время "заразилась" Дайсуке Такахаши: на большой лед он впервые вышел именно с моими постановками.

Если говорить о нынешней работе, произвольную программу для Аделины Сотниковой в этом сезоне делала я, а короткую - Ира Жук. И я очень рада этому: Ира и Лена Буянова - ровесницы, коллеги, подруги, одинаково смотрят на многие вещи. Не факт, что я сама в одиночку сумела бы справиться с постановочной работой так же хорошо - возможности уже не те, что прежде. Во-первых, больные ноги, во-вторых - тяжелая операция на позвоночнике тоже дает себя знать. Поэтому сейчас я просто радуюсь тому, что имею возможность продолжать работать и кому-то помогать своим участием.

* * *

- Вы согласны с тем, как в Загребе распределились медали в женском одиночном катании?

- Мне очень понравилась Каролина Костнер. Лори Никол поставила ей потрясающую программу. Каролина была потрясающе одета, у нее потрясающие линии, и она потрясающе каталась. Но есть правила. Согласно которым во второй половине программы тоже надо прыгать сложные прыжки. Как прыгала их Лиза Туктамышева. Которая совершенно справедливо и оказалась в произвольной программе первой.

Точно так же была способна соревноваться с Костнер и Сотникова. Никогда еще наши девочки не были так близко к лидеру. Возможно, у них пока еще не наблюдается такого глубокого проникновения в музыку, как у итальянки, нет ее опыта, но все это приобретается.

- Как вы восприняли победу в парном катании Татьяны Волосожар и Максима Транькова?

- Я не знаю, каким образом Максиму удалось найти в себе силы, чтобы так откататься. Да и Тане тоже. Мы не обсуждали с ребятами эту тему. В такой ситуации можно только поблагодарить их за то, что они сделали. К сожалению, это удел актеров и спортсменов - выходить на сцену в любом состоянии, какие бы трагедии ни происходили в твоей личной жизни. Сейчас для ребят главное - полностью восстановиться после всего, что пришлось пережить. Это непросто. Главное понимать: то, что произошло в Загребе, - это не конец борьбы. А только ее начало. Алена Савченко не из тех спортсменов, которые сдаются. И выиграть Олимпийские игры они с Робином Шелковы рвутся ничуть не меньше, чем Волосожар и Траньков. Это две совершенно выдающиеся пары, каждая из которых заслуживает колоссального уважения.

- Но хоть в чем-то вы видите преимущество Волосожар и Транькова?

- В мощи и внутренней силе. Когда стоишь у борта, а Таня с Максимом на полном ходу проносятся мимо, возникает ощущение, что тебя аж отбрасывает волной их энергии.

- Заключительный вопрос: вы не считаете, что выступление в Загребе олимпийского чемпиона Евгения Плющенко было ошибкой?

- Считаю, что ошибкой был отказ от четверного прыжка в короткой программе. Его поменяли на лутц-тулуп - комбинацию, которую мальчики делают в юниорских соревнованиях. И сразу пропала общая концентрация. Именно поэтому, как мне кажется, Плющенко упал на тройном акселе, чего на моей памяти не случалось с ним никогда в жизни. То, что четверной не шел на тренировках, - не аргумент. Тренировочный каток - это вообще другая история. Там был другой лед, другой воздух, не было адреналина. Нужно было рисковать. А сейчас ситуация сильно усложнилась: для того, чтобы выступать на Олимпийских играх в сильнейшей или хотя бы предпоследней разминке, Жене нужно будет участвовать в следующем сезоне во многих соревнованиях, чтобы набирать рейтинг.

- Считаете, что выступление в более слабых группах сильно уменьшает шансы спортсмена на высокий результат?

- Именно так.

- Если говорить о тенденциях, которые наблюдаются в судействе: вы видите хоть какие-то позитивные сдвиги?

- Стараюсь не думать на эту тему. Вообще считаю неправильным держать в голове то, как тебя оценят. Надо выходить, кататься и брать свое. А если получится, то и чужое тоже.

Елена ВАЙЦЕХОВСКАЯ31.01.2013 00:05

— Вы посмотрели фильм одной из первых, вы видели картину на премьере. Какие у вас впечатления? Волновались?

— Нервничала очень. В зале было очень много людей, это было очень трогательно. Всем хотелось, чтобы фильм не был такой идиотский, которые обычно привыкли делать. Предыдущий фильм был совершенно ужасный просто, все там спивались. Было очень много опасений, не хотела идти, честно. Если бы не Куснирович, который меня просто притащил туда как котенка, я бы побоялась идти, потому что понимала, что не выдержу какой-то несправедливости уже и неправды об отце, которого я, прежде всего, очень люблю и горжусь тем, что такой человек выдающийся прославил нашу страну на весь мир. Я горжусь тем, что я его дочь. Особая гордость за него на меня нашла, когда я была в музее хоккейной славы в Торонто, где написано, что мир должен быть благодарен России за то, что она подарила ему Тарасова.

— В фильме Анатолия Тарасова сыграл Олег Меньшиков. На ваш взгляд, насколько точно он смог это сделать?

— За то, что у него есть внутри, и то, что он прекрасный актер, и то, что он перевоплотился, и то, что он этот материал очень пропустил через себя, и то, что у него глаза блестели, и он был так же азартен, как мой отец, и понимал, и строил каждую фразу похоже, как это делал мой отец, я ему за это очень благодарна. Я благодарна всей съемочной группе за то, что они сделали очень хорошее кино. Мне оно понравилось. Оно у меня не вызвало отторжения. Я счастлива за то, что и Владик Третьяк, и Михайлов, что они увидели этот фильм сейчас еще. Мы — живые — увидели хорошее настоящее кино. Я думаю, что это будет народное кино. И это кино семейное. Я завидую тем, кто еще не видел.

— Один из эпизодов фильма рассказывает о злополучном матче ЦСКА – "Спартак", когда на трибуне сидел Брежнев — а он болел за "Спартак" — ЦСКА не засчитали забитую шайбу, и Тарасов увел команду со льда. А как вы запомнили эту историю?

— Помню эту игру. Леонид Ильич Брежнев сидит, это остановка игры на 37 минут, звонок министра обороны за кулисы. Отец был военный человек, приказали ему выйти на лед и вывести команду. Я помню, как вышли из девятого подъезда. Стояла толпа людей, тысячи народу. И они не пропускали его. А мы с моей подругой Надей Крыловой крались за ним. Он начал идти в эту толпу, она могла его растерзать, убить, растоптать. И как его люди от его силы внутренней, вся площадь расступалась. Расступалась ровно на один шаг, как будто он разрезал ее ножом. Мы таким образом подошли к машине, за нами кольцо сомкнулось. Кто-то выкрикнул: "Ответишь на вопросы". Он повернулся, сказал, что ответит. Пока он шел, у него вытаскивали волосы из головы, рвали их на части. Мы очень плакали. Мы сели в машину, он нас посадил, мы сели на переднее сиденье. Он всегда ездил на "Волге". И вот от этого отсутствия страха перед толпой, с ясными глазами он открыл переднее стекло. Они подняли машину, покачали ее на руках. И никто не посмел задать ни одного вопроса, и бросили ее. И все разошлись. Вот такой это был человек.

— Я смотрела фильм еще до премьеры, но меня до сих пор не отпускает эта история. Я прочитала книгу Харламова, мне захотелось как можно больше узнать об этих событиях, об этих людях.

— Узнайте, пойдите в ЦСКА. В ЦСКА недавно внук отца — Алеша Тарасов — открыл потрясающую выставку. Это маленькая часть нашей квартиры, которая была именно предназначена отцу. Там очень много интересных экспонатов. Там даже по его почерку можно понять, какой он был человек. Потому что отец написал более 40 книг. Узнайте, их. Это же историческая личность. Потому что пророка нет в своем отечестве. И ни один спортивный комплекс не назван, ни один спортивный дворец не назван в Москве и во всей стране в его честь. И ни одна школа спортивная. Поэтому историю его жизни вы можете узнать и прийти во дворец спорта ЦСКА.

— Я думаю, что посмотрев фильм "Легенда №17", многие ребята захотят заниматься хоккеем. Что бы вы им посоветовали?

— Я могла бы посоветовать следить за книгоизданием. Я думаю, что будут еще выпускаться его книги, такие как "Совершеннолетие", которые рассказывают о хоккее. Это ведь литература очень легко читается, потому что отец писал каждый день, всегда очень легко и очень интересно. Человек он был очень талантливый, очень умный, и совершенно находящийся под солнечным ударом своей профессии.

Дзядко: Хотелось бы начать наш разговор с культуры. Сейчас обсуждается всеми активно фильм «Легедна №17», посвященный Харламову, в котором фигурирует и ваш отец. Вы, я так понимаю, фильм уже видели?
Тарасова: Я не считаю, что он там фигурирует. Я считаю, что этот фильм, он называется «Валерий Харламов» и посвящен он великим людям, великой команде, и его тренеру и созидателю, и создателю этой команды, моему отцу, к счастью, Анатолию Владимировичу Тарасову, которого потрясающе совершенно сыграл Меньшиков. Я такого перевоплощения просто не ожидала.

Дзядко: Я так понимаю, что вам фильм понравился?

Тарасова: Меня еле-еле туда утащил Куснирович, практически за шиворот. Я очень боялась. Дома у нас осталась я да Алеша, мой племянник. Я очень нервничала, даже не спала до этого пару ночей, и вообще – когда речь идет об отце, который несправедливо как-то был обижен, забыт, непонят, никогда не пользовался… неважно, он пользовался любовью людей, которые любили хоккей, но 14 лет не показывался по телевидению и так далее. Мне было приятно, что произошла такая какая-то реабилитация человека, который заслуживает в своей профессии всего самого лучшего и выдающегося. Я никогда не устану повторять, что в Канаде, в Торонто, в музее хоккейной славы написано, что мир должен быть благодарен России за то, что она подарила ему Тарасова. Не о каждом россиянине, даже о выдающемся, будет так написано. Я этим очень горжусь. Благодарна всем, кто делал это кино, я к этому относилась по-разному.

Дзядко: Вы имели какое-то отношение к нему, пока фильм снимался?

Тарасова: Нет. Конечно, режиссер, который влюбился в фигуру отца и прочувствовал его совершенно правильно, и Олег, который изнутри его сыграл, даже временами мне было страшно, потому что это свечение глаз изнутри… Ну, понятно, что фразы, которые мне были, например, знакомы произносились. Их можно произнести по-разному. И с этой интонтацией, внутренним абсолютно точным состоянием.

Командная: А насколько вы можете смириться с тем художественным вымыслом, который присутствует в картине? Потому что, насколько я знаю, ваш отец никогда не выходил на лед в ботинках. Там герой Меньшикова постоянно выходит на лед в ботинках, употребляет крепкое словцо, хотя ваш отец был очень аккуратен в употреблении такой лексики.

Тарасова: Это все-таки художественный вымысел, кино. Вы хотите, чтобы Меньшиков вышел и разбился на коньках? Это непросто – поворачиваться по кругу. И зачем? Есть какой-то художественный вымысел, но это не основное, что занимает нас. Основное в этой сцене, которую я смотрела один раз, что он приводит Харламова и всех остальных к тому, что это не «Спартак ЦСК» и «Динамо», а что это команда. Он свое действие вкладывает в их голову. И поэтому я так это читаю, так, мне кажется, как это было сделано художником, в данном случае режиссером. И в данном случае Меньшиковым, и Харламовым – прекрасно тоже сыграно. Я знала Валеру. Спасибо большое.

Командная: Но то же самое. Валерий Харламов тоже был другим. Он же никогда не говорил: «Я Харламов». Он был очень скромным человеком в жизни.

Тарасова: Знаете, у меня не осталось такого ощущения, что он где-то сказал, что «я Харламов». Вы как-то, может, по-другому смотрите, понимаете? Я вот смотрю: в кино должно быть что-то главное, там есть главное. Есть второстепенные вещи, которые меня не интересуют в силу моей профессии вообще. Меня вообще второстепенные вещи не интересуют. Там есть главное, есть идея, есть единение, и это первый фильм, который сделан про отношения, о умном тренере. Папа был очень умным и тонким человеком. И он знал все, понимаете? Это первый фильм, который показал его таким, какой он был. А какие-то такие… я не люблю к этому придираться, я люблю так смотреть: мне нравится или не нравится. Я так же смотрю программы, тренировки, выхватываю оттуда главное, потому что для меня имеет смысл главное.

Чудинова: Мне было интересно, почему вы не принимали участие, не консультировали этот фильм. Наверняка, к вам обращались, почему вы отказались?

Тарасова: Я не отказалась, но получилось, может быть… Вы знаете, я тоже очень занята, кажется, что я не занята, а с годами хочется делать больше, а успеваешь меньше. Вася знает, я не то, чтобы разрываюсь, но я стараюсь комментировать – я это обожаю – я хожу каждый, ну, не каждый, пять раз в неделю на тренировки, 6 иногда 7. Я работаю, и поэтому мне еще куда-то ездить… В год, когда я вообще… тяжелый был у меня год, я потеряла всех своих и осталась в таком вакууме. У нас была такая семья, в которой мы никогда не говорили друг другу слова любви, но у нас была такая любовь друг к другу и понимание, и такая мгновенная реакция на то, чтобы защитить друг друга. Мы все знали, какие мы. К одиночеству тоже нужно было привыкнуть. И я сделала еще операцию на позвоночник, мне было не до того, чтобы ездить и смотреть фильм. Потом…

Соловьев: Вы когда последний раз в кино были, кроме этого раза? Небось, уже не помните?

Тарасова: Если честно говорить, то я смотрю картины дома, ну, потому что я заматываюсь и не хожу в кино. Если у меня есть возможность, я хожу в театр. И сейчас собираюсь.

Таратута: Вы только что сказали, что образ отца в этом фильме – образ умного тренера. Вы один из самых известных тренеров…

Тарасова: Очень умного, редкого, вообще неповторимого. Шедеврального тренера.

Таратута: Очень интересно, что такое умный тренер?

Тарасова: Это не дурак.

Таратута: Это очень хороший ответ, но буквально хочется не то, чтобы мастер-класса…

Тарасова: Это человек, который умеет, знает, хочет, может за собой увлечь, может изменить даже человеческую жизнь, который знает все о тренировочном процессе и даже больше, страшный трудоголик, ни одной минуты не проводящий, как мы с вами – с вином да со стаканом. Если уж сесть, то по-человечески. Написавший 42 книги – все по хоккею с шайбой. Вот это кто.

Таратута: Вы тренер какого типа?

Тарасова: Я старалась не опозорить его.

Соловьев: Говорят некоторые, что хороший тренер, великий, но такой жесткий. Жалуются некоторые.

Тарасова: А я не знаю таких демократичных тренеров.

Соловьев: Вы можете приложить?

Тарасова: Да, могу.

Соловьев: Как? Словом обидным? Шлепнуть?

Тарасова: И словом, и делом. Тренер должен быть умный и хитрый, потому что эти способности иногда не просто способности, талант, спрятаны очень глубоко. Нужно вытащить из него, вытащить очень непросто, потому что это все на грани человеческих возможностей. И тот, которого ты ведешь, должен это делать с радостью к тому же. Идти на это – поэтому тренер должен быть и умный, и хитрый, и знающий психологию, и верящий в это дело, абсолютно помешанный. Как Высоцкий писал: «Буйных мало, вот и нету вожаков». Вот это, понимаете, сумасшедший в своей профессии, неповторимый.

Соловьев: Где грань, после которой можно сказать: «Нет, ребята, на это не пойду даже ради победы»?

Командная: Существует ли эта грань?

Тарасова: Это, например, что?

Соловьев: Это вещь, очень тяжелая для кармы, для, может быть… скажут: «Она это сделала, понятно, чтобы ученик ее выиграл». Бяку сделала, что-то нехорошее.

Тарасова: Нет, никому нельзя делать бяку.

Соловьев: Где эта грань? Мы не можем понять.

Тарасова: Можно только совершенствоваться. И в этом…

Соловьев: Ведь можно идти на союз с неприятными людьми, правда? Предположим. Ну, не нравится мне этот человек, но он профессионал высочайшего класса, или в политическом раскладе он мне сейчас поможет…

Тарасова: В каком раскладе?

Соловьев: В политическом – внутри фигурного катания я имею в виду.

Тарасова: Меня этот расклад вообще никогда не интересует. Потому что профессия и победа еще, Вась, не отменяется, катание не отменяется. Потому что если смотреть на политический расклад в фигурном катании или в каком-нибудь другом, то наша профессия педагога, тренера равна нулю. Я не согласна с этим. Я считаю, кто придумал, тот и молодец.

Дзядко: Получается, вы ни в каким внутри …

Тарасова: Знаете, я когда хожу на тренировки, я тоже не соловей, я когда вхожу на каток, вижу сразу, кто с кем объединился. Но у меня он должен сделать то, что он должен сделать. Я должна уже в мае то, чтобы программа не повторилась. Я должна это время опередить. Как я это сделаю – это мой вопрос.

Командная: Существует второе место или только первое?

Тарасова: Для кого как.

Командная: Для вас.

Тарасова: Для меня нет. Но это не значит, что для других оно не должно существовать, потому что чей-то потенциал может быть рассчитан только на второе место.

Командная: Вы сейчас работаете с фигуристом Ковтуном. Он на прошедшем в Загребе чемпионате мира занял, увы, 19 место, таким образом, у нас будет только одна квота, только один человек в мужском одиночном катании…

Тарасова: Во-первых, не в Загребе – раз. У вас знания правильные, но у вас «я знаю все, но не точно», называется. В Загребе был чемпионат Европы.

Командная: Конечно. Я оговорилась.

Тарасова: Он 17-й, в первый раз, и лет ему 17-ть. Если так все – не годится.

Командная: У нас будет только один одиночник.

Тарасова: А он и был один, один и поехал туда. В прошлом году два было, оно все проиграли. В этом году поехал один, малышатину поставили туда.

Командная: А как вы думаете, правильно будет ехать ему на Олимпиаду в Сочи или поедет более опытный Евгений Плющенко? И нужно ли Плющенко ехать на Олимпиаду после всего того, что было?

Тарасова: Я про Плющенко сейчас даже не буду говорить. Что было? У него была тяжелая операция. Это все, что было. И ему предстоит восстановиться. До какой степени он восстановится, это будет решать соревнование. Не мы с вами здесь за бокалом вина и за водой, а соревнование. Возможность Жене кататься. Он в разряде выдающихся находится. Ему очень трудно будет туда попасть. Ему нужно будет отбираться. Это целая система соревнований, не просто так. Он не сможет выступать в последней разминке.

Таратута: Я понимаю, что вопрос звучит крамольно совершенно. Вы тренер человека, симпатию и любовь к которому мы все видели, я смотрела много лет проект «Ледниковый период», который назывался по-разному и слышала слова, которые вы говорите о своем ученике.

Тарасова: О каком из них?

Таратута: Я говорю сейчас о Ягудине. Кто лучше как фигурист: Ягудин или Плющенко?

Тарасова: Ну, когда соревновались, то есть результаты соревнований, мы так не рассматриваем, сидя. Есть результаты соревнований. Самая главная победа, когда они соревновались, принадлежала кому, Васенька?

Соловьев: Все это знают.

Тарасова: Ягудину. Дальше – кто поехал на чемпионат мира? Кто не испугался туда поехать? Потому что он набирал форму, и он не отказался. У меня до этого был Кулик, он отказался ехать на чемпионат мира, потому что он хороший парень, но кишка немножечко была тонка. Не хотел проигрывать. Я говорила: «Ты не проиграешь, потому что ты никогда не выигрывал чемпионат мира. А олимпийскую медаль нельзя отнять». Алеша поехал. И поэтому, что мы об этом говорим? Потом был Женя выдающийся. Это же разные периоды времени. Нельзя сейчас взять спортсмена, который был в 1952 году, и сравнивать его со следующим веком и говорить, кто из них был лучше. В свое время каждый из них был потрясающим, и они оба – надо отдать им должное, и нам отдать должное с Мишиным Алексеем Николаевичем – подняли мужское фигурное катание на ту высоту, которой сейчас только прикасаются.

Команданая: А вы сейчас душой болеете за Плющенко? Несмотря на то, что…

Тарасова: Да, я болею за него душой. Я вообще за любой талант буду болеть душой. Тем более за человека… я видела его на тренировке, я заходила, спросила разрешения зайти на тренировку, я видела, как он работает, как он трудился в зале, какой он оттуда выходил. Он совершенно изменил свою физику, он очень много работал в этом году. Я считаю, что была тактическая ошибка – везти его на чемпионат Европы, но это мое субъективное мнение.

Командная: А шоу-бизнес, который его сейчас окружает, не вредит ему?

Тарасова: Меня это не интересует, у него есть тренер, который, наверное, определяет его направление. Я стараюсь так жить, чтобы не вмешиваться в работу, я могу, если меня спросят, помочь – такая у меня работа в сборной команде. Помочь, проконсультировать, выбрать музыку, что-то сказать по музыке, по программе, по дорожкам. Но вламываться в чужую работу я себе не позволяю, потому что берегу свою нервную систему. И уважаю тех, кто работает рядом. Тренеры – большие труженики.

Чудинова: Мы говорили про Ковтуна, у него есть такой же потенциал?

Тарасова: Вы знаете, он полуфабрикат. Он настоящий полуфабрикат. Он был у Коли Морозова, он не научился там ничему. Если бы я… Во-первых, не я его тренирую, у вас тоже неправильные сведения. Тренирует его Лена Водорезова, а я помогаю и консультирую. Это разные вещи. Я сказала, что меня заставил Писеев подписать, что я буду его тренировать, и я подписалась не глядя, я не пожалела об этом, потому что я в нем вижу ту энергию, которая может заставить огромный стадион встать. Но он вначале пути. Если бы он попал к нам в 13-14 лет, он бы сейчас уже выигрывал. Это правда. Не хочу обижать его тренеров. Но человека с таким потенциалом нужно тренировать по-другому.

Таратута: Хочу спросить о фигурном катании вообще. Откуда любовь, еще советская, народная к фигурному катанию? Откуда такой интерес к этому виду спорта?

Тарасова: Во-первых, это было такое окно, вы понимаете. Была красивая музыка, красивые костюмы, мы катались, смотрели. Это красивый вид спорта.

Командная: А когда популярнее было фигурное катание? Тогда в советское время или после всех шоу, которые шли на центральных федеральных каналах?

Тарасова: И тогда, и сейчас. Потому что по числу занимающихся, сейчас просто страна охвачена.

Командная: А где же тогда супер-таланты?

Тарасова: У нас же все-таки перестраивается система. Вы сидите здесь, в таком прекрасном месте, у вас из окна видна Красная Площадь. Вы как бы говорите, что вы хотите. Мы сидим на прямом эфире, и вас никто не ждет у двери, чтобы вас сразу забрать увести. Так и у нас все перестраивается. У нас было время, когда 12 лет вообще… какой спорт? Люди выживали. Это не может не сказаться.

Дзядко: А сколько нужно времени, чтобы новое поколение появилось?

Тарасова: Новое поколение тренеров, вы поймите. По-другому сейчас работают. Сейчас и работают, и как на Западе, дают уроки. Это разные вещи.

Дзядко: Дело не в том, что вырастут молодые фигуристы, а в том, что должны появиться молодые тренеры?

Тарасова: Вы, например, приходите со своим ребенком, вы не хотите из него сделать профессионала, вы хотите, чтобы ребенок занимался. Ведь это тоже… вы за это платите деньги какие-то, правильно? Ребенок занимается. Чем плохо? Ничем?

Соловьев: А результата – ноль.

Тарасова: Очень много сейчас уже опять спортивных школ, понимаете? Катков построено много, дети идут туда, нам способных легче стало оттуда выбирать, буквально несколько лет назад. Потому что если посмотрите на наши юниорские соревнования, вы просто ахните. Потому что, конечно, не все доживают до взрослых… девочки особенно. Там выросла, тут выросла, подросло все. Но все равно уровень наших юниорских соревнований… Во-первых, все наши медали на чемпионате мира, и если посмотреть, этапы Гран-При, мы выигрываем все. Это тоже говорит о том, что в правильном направлении развивается наш спорт. Мы не грибы: сегодня полил, завтра выросли, или послезавтра. Для этого нужно десятилетие.

Командная: Получается, что у нас со спортом в стране все хорошо? Потому что с одной стороны тратятся гигантские деньги на создание спортшкол, но с другой стороны, результаты - я сейчас беру не только фигурное катание – не радуют. То есть надо переждать какой-то период времени, и тогда все будет хорошо?

Тарасова: Я думаю, что когда пройдет это, не знаю… Я не знаю ничего про футбол.

Командная: Просто в Ванкувере всего три золотые медали.

Тарасова: Про футбол ничего не знаю, и не буду говорить, есть люди, с которых можно спросить. Но я скажу про свой вид спорта: у нас много детей и молодежи. У нас уехало 600 тренеров.

Дзядко: Возвращается кто-то?

Тарасова: Нет.

Дзядко: Почему? Корни уже пустили?

Тарасова: Конечно, женились, вышли замуж, там родились дети, они пошли в детские сады, в школу, окончили университет, они уже там живут. И всех русских тренеров видно, на всех соревнованиях. Потому что никто из эмигрантов не хочет плохо работать. Все работают выдающимся образом. И мне очень приятно, что я хожу вокруг катка, и все мои ученики, как будто им прививку сделали этой любви к фигурному катанию. У нас сложная, тяжелая, очень холодная профессия.

Соловьев: Своего же ученика Колю Морозова вы же критиковали.

Тарасова: Я его даже не критиковала еще. Мне не надо критиковать. Просто сейчас такое время, когда все тренеры делают программы. Мне очень приятно, что я сейчас наблюдаю… не вместе работаю…Я нашла музыку для Аделины Сотниковой, обсудила ее с Леной Водорезовой. Это тяжелая история. Музыка начинают искать после января, в январе, вернее. Из всех я выбрала каким-то чутьем Петю Чернышева, он был у меня в театре, который когда-то гастролировал. Он был очень интересный человек, он был 7-кратным чемпионом США в танцах, был ведущей парой мира. У нас люди могут не занимать первые места, но он был у ведущего тренера США, у нашего тоже, Игоря Шпильбанда, у Саши Жулина. Но это я наблюдаю сейчас, как он работает. Запомните это имя. Он и хореограф, умный, серьезный, тонкий человек. Мне хочется еще из теплых рук ему отдать то, что я сама так сильно любила и ждала этого периода, когда я начинаю ставить. Я получаю колоссальное, громадное удовольствие от работы молодого поколения. Я просто сейчас счастлива.

Чудинова: У вас великие, действительно невероятно прекрасные ученики. Можете ли вы назвать свои главные тренерские ошибки? Есть ли вещи, за которые вам стыдно, больно, обидно?

Тарасова: Конечно. Психованная очень к концу стала. Нервы как-то стали иногда побеждать. Таких ошибок, которые бы отразились на жизни моих спортсменов… ведь вот в чем могли быть ошибки. Если бы я взяла и не разглядела талант, или не сделала из этого Богом поцелованного человека, то я могла бы сказать, что это моя роковая ошибка. Потому что я обязана это делать.

Командная: Кому вы обязаны?

Тарасова: Себе обязана. Перед профессией. Перед этим человеком. Мне родители 19-летней доверили детей. Доверили их жизни и творчество. Как кому я обязана? Поэтому я такие, чтобы… Знаете, один раз я не сдержалась, у меня была пара Света Куликова, вы не знаете ее и не помните.

Соловьев: С Арсением Марковым, да?

Тарасова: Да, потом она каталась с Виталиком Новиковым. Они тяжело очень катались. Они в основном без конца ругались. И это терпение у меня кончилось. И я схамила. Вот это я хорошо помню, и просила всегда у нее извинения. А так, чтобы я сделала что-то ужасное по жизни для своих или чужих спортсменов – я не понимаю разницы – я не могу, потому что у меня в семье все педагоги.

Таратута: В спорте много предательства? Вы когда-нибудь сталкивались с серьезным предательством?

Тарасова: Как в жизни. Знаете, Бог меня миловал.

Дзядко: Значит, вы счастливый человек.

Тарасова: Да, от меня никто не уходил – вот это предательство, когда от тебя ушли. Можно смотреть на это по-философски, я совершенно не держу зла, совершенно. Просто этого в семье не было, старшая сестра была ангелом. Этого никогда не было. А предательство есть, везде, возникает. Но нельзя поражение принимать за предательство. Подмены не годятся.

Таратута: Наблюдаем конкурентную борьбу спортивного типа в области культуры, есть у нас Большой театр, там какая-то битва титанов. Происходило ли что-то подобное у вас?

Тарасова: Лучше пусть следят, чтобы репертуар был хороший. Я так думаю, нам всем надо следить, чтобы у нас был хороший настоящий репертуар. И чтобы у нас были свои балетмейстеры, и чтобы у нас были свои дирижеры, такие, как Гергиев, который открывает послезавтра новую Мариинку. Как Володя Спиваков и многие другие, которые прославляют нашу страну. Это я понимаю, а остальное все… надо следить за собой, за тем, что ты делаешь. Театр же не для того, чтобы там склоки разводить. Я смотрю, например, за работой Галины Борисовны Волчек. Сколько ей лет, сколько она всего сделала, и как часто у нее идут премьеры. И молодых видит, и дает развиваться им на сцене, и дает им возможность ставить, и всегда на определенном процессе она с ними, вроде и склок никаких нет. Ну, кто-то ушел один.

Дзядко: Несколько лет назад в разговоре с Сергеем Корзуном на радиостанции «Эхо Москвы» отвечая на его вопрос о желании-нежелании, готовности-неготовности заниматься какой-то политикой и вообще принимать какое-то участие в том или ином виде политической деятельности…

Тарасова: Я все думала, когда вы…

Дзядко: Вы сказали, что не и не собираетесь. Между тем в январе прошлого года вы стали доверенным лицом. Почему и зачем?

Тарасова: Знаете, во-первых, я не на суде, чтобы вам отвечать, зачем я стала. Каждый человек, так же как и вы, может выбирать свой путь. Я считала, что для меня это очень почетно. И так и считаю. Потому что вы здесь сидите и говорите, что хотите и смотрите на Кремль, и вам никто не забирает, и у вас есть своя точка зрения. А у других есть своя точка зрения, а у третьих – своя. И это было возможно, потому что Путин был. Вот и все. Я была вообще ошеломлена, зачем я им нужна всем.

Таратута: Это хороший вопрос. А кто к вам обратился? Зачем вы были им нужны?

Тарасова: Я не знаю, я уже не помню. Если честно, то я не помню. Я думаю, что меня Владимир Владимирович спросил. Я сказала, конечно, что да. Потому что я собиралась голосовать без его ко мне вопроса за него. Я не собиралась голосовать за Зюганова, хотя к нему тоже… он умный человек.

Соловьев: Если бы Зюганов попросил, вы бы не стали…

Тарасова: Ну, а кто второй-то был? И за Прохорова я не хотела, потому что я его не знала.

Командная: Татьяна Анатольевна, может это лучше для фигурного катания, что вы стали доверенным лицом президента? Потому что мы знаем, что те виды спорта, которые отмечает наш президент, там гораздо все лучше.

Тарасова: У нас нет таких ошеломляющих результатов. Чем он нам может помочь? Ну, катки строятся. Так везде же площадки строятся, они должны строиться. Восстановительные центры строятся, наконец-то построился Новогорск, часть его – это олимпийская база. У всех уже во всем мире построены. Препараты, витамины какие-то неподдельные выдают спортсменам. Но я этого не просила. У нас зарплаты были - я не могу вам передать, понимаете, какие были зарплаты – 6-8 тыс. рублей. И у меня были вопросы, я их задавала, и на них получала ответы. А кто их должен задавать? Я. Я считала это своим долгом, потому что я вообще считаю, что если я могу на что-то повлиять, я должна на это повлиять.

Таратута: Если вы были доверенным лицом фигурного катания перед Путиным, я правильно понимаю?

Тарасова: Да.

Таратута: Наш президент не так давно увлекся новым для себя видом спорта – хоккеем. Это стало известно…

Тарасова: Я думаю, он горными лыжами увлекается.

Соловьев: Поигрывает в хоккей. Доподлинно известно.

Тарасова: Он же вообще спортивный человек. Я его знаю по Ленинграду, по Санкт-Петербургу. Он же спортивный человек. Очень многие люди занимаются спортом. Если он в свои года имеет возможность…

Дзядко: Нет-нет, давайте услышим вопрос.

Тарасова: Давайте.

Таратута: Я не отрицаю, что кто-то может заниматься своим любимым видом спорта, я хотела спросить, с тех пор, как Владимир Владимирович увлекся хоккеем, это как-то хоккею помогло? У нас, вы сами знаете,…

Тарасова: Вы у хоккеистов спросите. Хотя мы на льду катаемся вместе, но мы на одном катке, они совершенно на другом. Я думаю, что фильм… он тоже не рассказывал, кому какой фильм сделать. Мне так кажется.

Таратута: Он пришел на премьеру фильма, встречался со знаменитыми хоккеистами, и он показывал свое отношение к этому виду спорта. Я имею в виду, его симпатия как-то выражается в деньгах?

Тарасова: Я помню, когда американцы выступали гораздо хуже нас, но я работала с Сашей Коэн, и она приехала и мне рассказывала, что их принял президент, и она у него взяла телефон и позвонила маме, набрала быстро и говорит: «Мама, он сейчас тебе скажет, что я здесь в Белом доме» - понимаете, это, мне кажется, принято. Принято ценить своих, людей, которые приносили стране славу.

Командная: Вы вспомнили свою воспитанницу Сашу Коэн. Вам нравится то, что сейчас происходит между Россией и США?

Тарасова: Я работала 10 лет в Америке, они относились ко мне, как к родной сестре. Я обожаю их, они мне заливали лед, я никогда не испытывала такого отношения к себе. Они не брали себе деньги за то, что я там работаю, и они, их тренеры, могут смотреть, как я работаю. Я прокатала две Олимпиады, Вася знает, я искала его, когда башни-близнецы, в этот день он должен был приехать ко мне, когда была трагедия американская. И он не приехал в этот день, я чуть не сошла с ума, искала его по всем направлениям. Я вместе с ними жила, две Олимпиады, десять лет, я вырастила там и Кулика, и Грищук, Платова, и Лешу Ягудина. И даже заливка у нас стоит 50 долларов, с меня этого не брали. Мы должны были один раз в году провести семинары. Да, мы катались в то время на льду, начинали с 7 утра, в 6.30, 6. 15 разминка. В четыре уже заканчивали две тренировки. Но они потрясающе ко мне относились.

Командная: Неужели к вам здесь так же не относятся? Неужели вам лед не дают бесплатно?

Тарасова: Ну, кому это здесь дают бесплатно? Разве вам эту студию дают бесплатно?

Чудинова: У вас такое теплое отношение к Штатам. Как вы относитесь к такой активной антиамериканской компании, которую сейчас ведет Госдума? Мы все видели интервью Познера и Ирины Яровой, когда она ему публично заявляла о том, что он человек другой страны и может подвинуться. Вы видите историю конфликта?

Тарасова: Я, к сожалению, не успела, но я представляю, я уже спросила, потому что работаю с музыкой много. Но я могу себе представить приблизительно, что там было. У меня есть свое представление о том, как должно быть устроено государство, и кто как должен работать. Если один человек может сделать счастливыми, объединить и дать профессию, кто 10, кто 100, кто 1000… Папа мой держал на кнопке, в которой был только один канал, весь мир, понимаете? Кто-то другой все… Так и заполняется страна, так и делается эта страна. Мне эта кампания непонятна. Потому что я отношу себя к простым гражданам этой страны, и я так же жила и готовила олимпийских чемпионов в Америке. Вася не даст мне соврать, он приезжал. Мы жили коммуной, я снимала дом, мы жили там все, зарабатывали там какие-то… я не позволяла себе работать больше двух часов в день с иностранцами, потому что у меня не было больше сил. Я работала восемь часов со своими. А два часа – чтобы это содержать. У нас была коммуна, мы вместе ели, пили, ходили, ездили на тренировку, мы там жили, нам там любили, и я благодарю США за то, что они сделали для нашей страны, потому что эти спортсмены были из нашей страны. Это моя работа. Это мое ощущение.

Командная: А вам не было, чтобы наши выигрывали, чтобы у них были условия тренировок, вам приходилось свой талант отдавать тем людям, которые к нашей стране не имели отношения? Вам приходилось тренировать зарубежных спортсменов.

Тарасова: Я получила такой колоссальный опыт, я так благодарна судьбе за то, что я могла поработать с американцами, с японцами, потому что вообще, чтобы побеждать, нужно быть немножечко японцем. Чтобы я поняла, как они могут работать, и сколько они могут работать. И что работа составляет всю их жизнь. Я очень много от них взяла. Я как книгу читала, я старалась больше, чем, может быть, я могла. И я работала с выдающимися японцами. Мой камень лежит в победе каждого из них. К сожалению, я не смогла Саше Коэн сделать того, что я должна была сделать, но ее мама, Галя… я, правда, не понимала, как в Америке это делается. Она могла не ставить меня в известность о том, что эту неделю она тренируется, а потом она едет на какие-то съемки, или у нее какой-то профессиональный турнир за деньги. Я не понимаю так готовиться к чемпионату, понимаете? Для меня мое слово, потому что оно связано с делом, - закон. Там немножко по-другому. Совсем, можно сказать, по-другому.

Соловьев: У нас сегодня случайно не так? Нет такого?

Тарасова: У нас мамы ездят на соревнования, но у нас тренер решает все.

Дзядко: У нас время подходит к концу.

Тарасова: Так жалко, мы так разговорились.

Таратута: Вы всегда были человеком известным, я уже вспоминала сегодня про…

Тарасова: Это вам так кажется, мне 66 лет, конечно, если я работаю с 19-ти…

Таратута: Мне просто кажется, что вы в тот момент, про который я говорю, а именно – вашу телекарьеру, когда вы стали главным героем этого шоу, вы стали человеком, вошедшим в каждый дом. Я искренне считаю, что вы были человеком, вокруг которого этого шоу вертелось. Но мне кажется, что как только человек становится тем, кто входит в каждый дом, он начинает отвечать за эту славу, на него свалившуюся. Какие обращения к вам стали поступать в этот момент? От чего вам пришлось отказаться? Или на что вам пришлось согласиться, скрипя зубы?

Тарасова: Я живу абсолютно нормальной жизнью, хожу, куда хочу – в магазин, на рынок. Меня все узнают. Я должна на это отвечать. Если меня подойдут и погладят, могут поцеловать. Я должна на эту любовь: «Спасибо вам большое за то, что вы меня любите». Я должна за это отвечать. Ничего во мне не изменилось, просто я профессиональнее стала готовиться к тому… Меня готовили мои друзья, товарищи, Вовины товарищи, Вова мной очень гордился, что я хорошо веду. Я спрашивала, я развивалась, другое читала, смотрела. Как войти в каждый дом? Надо же с чем-то. Не только с профессиональными знаниями, правда?

Таратута: Мой вопрос заключался в том, не приходилось ли вам становиться лицом того, чего не хотели?

Тарасова: Нет, каждый человек должен себя вести, мне кажется, просто органично и все. Кем я должна была быть? Я все равно тренер, понимаете. И благодаря этому проекту так получилось, прекрасно получилось, что наши талантливые спортсмены, выдающиеся, собрались вместе и подарили всем нам такое счастливое время. Я не без счастья и удовольствия там была. Это огромный кусок моей жизни, очень важный, но не главный. Главный – тренерская работа.

Командная: Вы говорите, что вы тренер, но, мне кажется, вы еще и актриса, причем актриса большой сцены.

Тарасова: Тренер не может не быть актрисой.

Командная: Вы выходите и все внимание на вас. Вы же довольно часто своих учеников тоже затмевали. Вы наслаждаетесь тем, какое вы впечатление на людей производите?

Тарасова: Нет. Я должна быть сама собой, я такая. Я такая, какая я есть. А произвела я на вас впечатление или не произвела – это не мой вопрос.

Чудинова: В одном из интервью вы говорите, что Путин нужен русскому человеку, потому что русский человек не свободен, и ему нельзя давать свободу. Почему вы так считаете?

Тарасова: Я прям так и говорю? Это где я так говорю? Это не может быть такой фразой построено. Это я не могла сказать таким образом. Надо взять точную фразу, как я сказала: любому народу все равно нужен человек, который понимает, как с этим… потому что недостатки замечать гораздо легче, чем их исправлять или делать жизнь лучше. Это я хорошо понимаю.

Командная: А вы бы могли стать президентом? Президент – такая же работа, как тренер. Просто это тренер всего и вся.

Тарасова: У всех такая работа, знаете? Если на своем месте быть по жизни, то у каждого человека такая работа. Если он себя там чувствует, и стремится к этому.

Дзядко: Вы счастливы?

Тарасова: Вы знаете, я счастливый человек, потому что я правильно, мне отец правильно выбрал профессию. Я не помню, как она началась, и когда она закончится. И, может быть, в своей профессии я не достигну большего, чем я получила. Но это удовольствие, эту любовь от учеников я получила в большом достатке. Но я осталась одна, я потеряла свою сестру, без которой мне очень тяжело жить, я потеряла своего мужа. Родителей мы как-то… они уходят, а я потеряла, и ничего не могла с этим сделать. И у одного, и у второго была самая тяжелая болезнь. Я была с ними. Поэтому сказать, счастлива я… но в профессии – наверное, да, очень.