Други, вчера посчастливилось мне, благодаря моей подруге Тане, попасть на редкий концерт! Сам Перлман приезжал!!!  С той самой скрипкой Страдивари, Soil, 1714 (!!!) года - с совершенно изумительным голосом, у нее очень высокое, тончайшее сопрано... Именно эта скрипка звучит в фильме "Список Шиндлера", кстати, саундтрек для которого Перлман же и записывал.

Прознав, что перед концертом будет рассказ о предлагаемых вниманию публики произведениях, мы, ессно, потащились пораньше, чтобы лекцию непременно посетить. Народу собралось весьма прилично, полное фойе! Выступал сотрудник нашенской TSO, филармонии то есть. В программе, в первом отделении значились два неведомых мне аглицких автора, и лектор долго и дотошно вещал о том, как первый из них писал-писал свою вещь, пережив глыбачайшую душевную драму, томясь от несчастной любви, но при этом пытался втюхать сие произведение за деньги Бенни Гудману,  Гудман ему сказал мне не нать, так что автор забросил и так и не закончил шедевру, а черновик недавно кто-то откопал и дописал, на свой лад.

Ну и второй брульянт Волтона, о четырех частях, посвященный молодой и прекрасной баронессе, по которой он страдал три первые части - а потом встретил старую и опытную любовницу, и она его быстренько воскресила к жизни, так что к четвертой части он вполне себе окреп и доканал, таки, мастерпис, через 4 года мучений.

И вот это все в жутких розочках подробностях нам было жевано в течение 40 минут!!! До начала концерта остается всего ничего, я уже начала задумываться, а когда же лектор собирается переходить к Чайковскому-то? Дождалась. О Чайковском было сказано буквально следующее: "Чайковский был гей, что не очень-то поощрялось в русском обществе в конце 19 века, сопсно, в современном русском обществе это также не поощряется (в зале мерзкий гогот). Неудачно женившись и впав по этому поводу в невыносимую тоску, Чайковский бежал в Европу, где пережил роман с Котеком, под впечатлением от романа написал концерт для скрипки. Вначале посвятил Ауэру, но тот отказался играть, сказал сложно. А Бродский согласился, и Чайковский тут же переписал посвящение. Впервые концерт был исполнен в Вене в 1881 году и чудовищно разгромлен критиком Хансликом, чью знаменитую рецензию я вам щас прочту." И читает писанину этого Ханслика, суть которой сводится к тому, что русские совсем охренели, и заставили скрипку рычать и выть, мелодии он в концерте не обнаружил, услышал одну сплошную какофонию и вульгарные дикарские наигрыши, и так называемая музыка была настолько чудовищна, что воняла ему в уши плохим бренди!" Опять гнусный гогот в зале, конец лекции.

Я была настолько взбешена и возмущена, что рванула к лектору и сказала ему, привет, мистер, мне кажется, ты забыл упомянуть об одной очень важной детали. Он - о какой-же? Я  - о том, что Чайковский был гением. И эта презентация, на потребу глупцам - недостойный вой импотенции, неспособной произвести хоть что-то значимое. Он вцепился в свои папки и стал вилять, что, мол, я упоминал про гения, и все такое - но взгляд отвел и ощутимо занервничал. Думаю, у меня было такое лицо, что он не исключил вариант "будут бить". Дочь прикрывала меня с правого фланга, поигрывая театральным биноклем. Мужик, видимо, с русскими дело все-таки имел, в анамнезе, потому как, промычав нечто нечленораздельное, быстренько скрылся в толпе, собака. 

Так что к началу концерта я была в гневе, а после его начала - уже скорее в истерике, ибо шедевра, которую так густо разукрашивал лектор оказалась нудным и скучным блеянием, кларнет, звездун масштаба местечковой филармонии, выходил медленно и картинно, мялся, взирал в люстру, трепал наконечник, долго и пафосно настраивался. Потом чего-то мявкнул пару раз, без развития сюжета и какого бы то ни было возбуждения и быстро кончился, не прошло и 15 минут.  Публика сморкалась, кашляла и начала подхрапывать. Я искренне посочувствовала той мадаме, которой было посвящено сие произведение, ибо композитор явно не отличался темпераментом.

Затем начали Волтона, который был, оказывается, громкий, но такой-же невнятный, три части долбасили ни о чем и по кругу, я веселилась, пытаясь постигнуть сильно скрытый смысл и глубину. Развлекалась, разглядывая крепления люстры и вторую скрипку азиатской внешности, которая нещадно трепала инструмент раскорячившись нечеловеческим образом, так, что борцы сумо обзавидовались бы. У стены сопели на стульчиках незанятые в оркестре дядьки, и я все думала, для чего сидят, когда, наконец, через минут 40 они вскочили с мест, схватились за кувалды и изготовились бить в там-тамы и тарелки. Одновременно характер музыки изменился и почувствовался намек на кульминацию, вступили ударные, окрестные дедки попросыпались и все вместе мы уже встретили финал в дикой радости, что все это, наконец, закончилось.

Ну а потом вышел Перлман. Он калека, перемещается на костылях, усаживался не быстро, но спокойно, просто. Ондижан подал ему скрипку  - дивной  красоты, и он спел на этой скрипке своей душой, иначе не скажешь, потому как он играл необыкновенным образом потрясающе естественно, как будто бы они с ней были один организм. Зал наполнился огромной восхищенной тишиной, ни вздоха, ни шороха, дедки замерли, бодрее бодрого, чтобы не пропустить ни звука.