– Наверное, это произошло в самом начале олимпийского сезона, – вздыхает Лиза. – На соревнованиях у меня вдруг появился сильный мандраж. Не тот адреналин, который идет в помощь, а волнение, которое невозможно контролировать и от которого начинает все разваливаться. Особенно сильно это состояние накрывало меня перед короткой программой. Я даже с психологом работала, только не помогло. Ну а потом не попала на Олимпиаду.

– О которой мечтали четыре года?

– Не то чтобы мечтала… Просто принято считать, что мечта любой фигуристки – выиграть Олимпийские игры. Но ведь нельзя же изо дня в день на протяжении нескольких лет думать только об этом? Ты все равно катаешься – для себя, для зрителей. Если это не доставляет удовольствия, долго не протянешь. Да и сама я никогда не любила загадывать.

– Даже когда выиграли в Инсбруке юношескую Олимпиаду?

– Тогда было особенно много разговоров. Все почему-то были уверены, что я без труда попаду во взрослую олимпийскую сборную и поеду в Сочи. Меня это очень сильно напрягало. Возможно, я была тогда слишком маленькая для такого груза, и не сумела его “унести”. На меня он давил, давил, вместе с ним я и рухнула.

– Надеялись до последнего, что попадете в олимпийскую команду?

– Старалась бороться до конца. Но воспринимала ситуацию достаточно адекватно. Серия “Гран-при” прошла тогда неудачно, я не сумела отобраться в финал. А что такое не участвовать в финале? Это серьезная потеря рейтинга. Ну а после того, как я упала в короткой программе на чемпионате России и очень сильно отстала от лидера, стало окончательно понятно, что рассчитывать уже не на что. Максимум, что можно было сделать – выйти и выстоять в произвольной.

* * *

– Что вы чувствовали в тот момент?

– Было очень-очень грустно. Но я привыкла переживать трудности. Не впадать по этому поводу в панику, в депрессию. Ну да, так случилось. В конце концов, все в нашей жизни происходит к лучшему. Тяжелее было, когда я разорвала связки голеностопа в финале Кубка России. Разрыв был частичный, но пострадали сразу четыре связки, и был еще какой-то перелом. Уже не помню, что именно сломалось.

– Приглашение приехать в Сочи зрителем вы приняли сразу?

– Да. Мне было интересно посмотреть, как там все выглядит. Воспринимала Игры как какой-то совершенно другой мир, не похожий на мир фигурного катания. Смотреть соревнования фигуристок было сложно. Ну так я привыкшая к сложностям.

– Вы плачете, когда сильно расстроены?

– Чтобы довести меня до слез, нужно очень сильно постараться. Не припомню даже, кому это удавалось. Просто все сидит внутри. Помогают разговоры с близкими людьми, с тренерами, поддержка тех, кто за меня болеет. Мне сложно что-то делать, когда в меня не верят.

– Насколько легко вы пережили разрыв с первым тренером – Светланой Веретенниковой?

– Это не было легко. За много лет я привыкла безропотно выполнять все ее указания. Иногда казалась себе роботом: мне сказали – я сделала. Когда мы расстались, было непривычно, что у борта остался один Алексей Николаевич (Мишин. – Прим. Е.В.), что больше нет такого жесткого контроля за каждым моим шагом. А потом мне это стало нравиться.

– Мишин менее жесткий тренер?

– Слово “жесткий” здесь не очень правильное. Светлана Михайловна старалась добиваться качества количеством повторений. Иногда – просто механических. Мишин же учит думать, понимать, зачем ты делаешь то или иное упражнение.

– Наверное, все-таки не всегда комфортно, когда рядом – тренер-мужчина?

– Со мной постоянно рядом и наш хореограф – Татьяна Николаевна Прокофьева. Она очень хорошо меня знает и всегда умеет найти именно те слова, которые мне нужно услышать. Кроме того, помогает мне с выбором костюмов, причесок. Хотя последнее слово всегда принадлежит Алексею Николаевичу.

– Незадолго до олимпийского сезона Мишин сказал, что работа с Евгением Плющенко забирает все его время. А как чувствовали себя вы, понимая, что мысли тренера принадлежат совершенно другому спортсмену?

– Конечно, времени на работу со мной и Артуром Гачинским у Алексея Николаевича тогда стало сильно меньше. Не могу сказать, что это меня как-то задевало. Я прекрасно понимала, что в той ситуации по другому быть не могло. И не относилась к этому с обидой.

– Не боялись, что Мишин вообще может отказаться от работы с вами?

– Я не слышала, чтобы у него были такие намерения. А вот разговоры о том, что мне самой нужно уходить к другому тренеру, до меня доходили. Но я никогда от него не уйду. Как можно уйти от человека, который мало того, что вытащил меня из Глазова, так еще и на ноги поставил? На мой взгляд, это просто подло.

* * *

– Помните времена, когда вы впервые прыгнули тройной аксель?

– Это было очень давно. Года четыре назад. Каталась я уже у Мишина – все сложные прыжки начала прыгать у него. Помню, мы были на сборах в Новогорске, и там я прыгнула каскад “тройной аксель – тройной тулуп”. Просто потом, когда я по возрасту получила право выступать в “Гран-при”, нужно было работать над стабильностью, и аксель мы решили отложить до лучших времен. Дело в том, что это такой прыжок, который реально отнимает больше сил, чем любой другой элемент программы. Он очень тяжелый – и физически, и психологически.

– Вам когда-нибудь бывало страшно на льду?

– Прыгать – никогда. Наверное, я поэтому так рано все прыжки и выучила. И всегда ненавидела недокруты. Мне нужно было все и сразу. Но тройной аксель – это совершенно другие ощущения, которые приходится очень тщательно контролировать, чтобы вовремя раскрыться. Хотя казалось бы, какая ерунда – пол-оборота к тройному прыжку добавить!

Мне было сложно еще и потому, что я прыгала аксель без стопора. Вы же наверняка замечали, как делала свой тройной аксель Мао Асада? Она резким движением тормозила себя перед отталкиванием – так, что за счет этого делала первую четверть оборота еще на льду. Прыгать аксель с “чистой” дуги значительно сложнее. Сейчас мы тоже делаем этот прыжок, но на лонже. Алексей Николаевич говорит, что совсем мало меня страхует. Так что не исключено, будем пробовать и в соревнованиях.

– Уже мысленно наметили себе какой-то конкретный срок?

– Нет, но думаем над этим. Сначала нужно выполнить прыжок без лонжи, а потом уже решать. Я сейчас очень трепетно отношусь к своему телу, берегу его. Слишком много времени боролась с травмами ноги и спины. Неудачный аксель может спровоцировать какую-то новую проблему, а я больше не хочу рисковать.

– В начале осени Мишин говорил даже о том, что из-за проблем со спиной вы можете вообще пропустить сезон. В чем было дело?

– В хронической травме, которая в тот момент обострилась так сильно, что выносить боль стало совсем сложно. Был защемлен нерв, который сильно воспалился. Я не могла не то что прыгать, но и просто ходить. А потом мы нашли хорошего врача-мануальщика. И проблема ушла.

* * *

– Вы прошли в этом сезоне уже пять турниров. Не боялись, что не справитесь с тем количеством стартов, которые предложил вам тренер?

– Нет. Почему-то сразу поверила, что так действительно будет правильно.

– Кстати, в каком случае вам проще выступать: когда на лед вас выводит Мишин, или когда вместо него у борта другой человек, как это было в Оберстдорфе, где вас выводила Прокофьева?

– С мужчиной-тренером очень редко получается добиться такого внутреннего взаимопонимания, как с женщиной. Особенно сложно в этом плане было поначалу. У Алексея Николаевича ведь в основном катались мальчики, которые иногда вообще не обращали внимания на какие-то его слова или шуточки. У женщин так не получается – мы все слова начинаем пропускать через себя. Сейчас я уже ко всему привыкла. Если чувствую, что тренер начинает говорить что-то не то, останавливаю: мол, все, не нужно больше никаких слов, я все поняла.

– А смогли бы кататься, если бы тренера вообще не было у борта?

– Зачем тогда вообще кататься? Мне нравится чувствовать, что тренер рядом, что он на меня смотрит. Так проще и собираться на прокат, и бороться с соперницами.

– В одном из своих интервью вы сказали, что на льду не бывает друзей.

– Как раз этой фразы я не говорила, а ее вынесли в заголовок. Я даже расстроилась. Подумала, что выгляжу каким-то нехорошим человеком.

– На самом деле это нормальное явление – не иметь друзей среди тех, с кем борешься. А спросила потому, что за год до Олимпийских игр о своей дружбе с вами мне рассказывала Юлия Липницкая. И даже призналась, что очень хотела, чтобы вы были рядом с ней в команде.

– Мне очень приятно это слышать. С Юлей мы действительно в хороших отношениях.

– А с кем из соперниц вам особенно сложно?

– С собой. Ну а если серьезно, конечно, есть разница, с кем бороться. Когда на льду Юля или Аделина Сотникова, это само по себе настраивает на очень жесткое противостояние.

– Позволите задать чисто женский вопрос? У вас в этом сезоне два практически однотипных костюма. Причем, если один из них достаточно прозрачен, чтобы обрисовывать фигуру, то второй, более темный, невольно наводит на мысль, что надев его вы пытаетесь спрятаться ото всех. Или спрятать какие-то давние комплексы, связанные с переходным возрастом, когда вы сражались с собственным весом.

– Я уже думала над тем, чтобы как-то изменить этот костюм. И вы – не первая, кто мне об этом говорит. Возможно, к чемпионату России мы сделаем новое платье, если будет такая возможность.

– Сейчас вам приходится прилагать какие-то усилия, чтобы держать себя в форме?

– В целом стало намного легче, чем раньше – наиболее острый период переходного возраста уже прошел. Ограничивать себя все равно приходится. Но это уже не доставляет мучений. И в голодные обмороки не падаю.

– А что представляете себе в мечтах как символ абсолютного гастрономического счастья, которое можно позволить себе на отдыхе или под Новый год?

– Просто еду. Главное, чтобы она была!